— Вот они…
Перед нами, — выбеленный дождями да снегопадами тесовый навес, на черных, дубленных годами стропилках. Оградка, словно бы прихваченная огнем, обуглилась, оглаженная ветрами столетий. За оградкой рубленые смоленые колодины собраны в глухой оклад. Над окладом старой веры крест, тоже темный, копченый. Рядом еще оклад, но без навеса, крест обветшал, заметно, подменены крестовины. Надгробный оклад — голубец отрухлел, пророс мелким кустиком, тощей травою. Под ним бурундучок устроил себе лабаз. След проторил отчетливый, набитый. А вот и сам появился. Забежал за валежину, затрусил хвостиком. Беспокоится, не обобрали бы его. За двумя могилами в чащобке еще кресты. Как и у первых двух, вокруг окладов высечена мелкорослая тайга, чисто у могилок.
Постояли на погосте, сняв шапки.
Кто покоится тут? Чьи косточки источила холодная сибирская земля, чей прах истлел? Кто знает о том, кто ответит?.. От болезни ли, от голода, от лихой ли стрелы слегли под кедровый рубленый голубец русские люди. Непокорные, отчаянные, шли они в неведомые края, секли тропы, резали веслом бегучие шальные воды рек, орали землю, ставили в дремучих урманах острожки и зимовья.
О, эта вечная жажда русского человека к неизведанному, дальнему, жажда к беспокойной, полной опасностями и нелегкими дорогами жизни! Вечный поиск от пращуров наших — росичей до нынешних непосед — поиск чего-то нового, лучшего. Куда ты все спешишь, торопишься, неугомонный русский человек, к каким далям, к весям каким?!
Молчит, насупившись, черная тайга. Молчат старые кресты от подножья до титла, рубленые кедровые голубцы молчат, время молчит.
— Пойдем к жилищам, — предлагает Чироня и добавляет: — Эвенки, да вот и я, ишо доглядываем могилки-то. Так вот исстари повелось. Что ни говори, а могит то быть, что их кровь по нашим жилочкам бегит.
Снова продираемся в густой пустошá тайги, и вдруг заросли крапивы, малинника, кислицы. Пышно клубится зелень. Такая знакомая, домовитая, совсем как за погребами в родной деревне. Удивительны эти кустарники и травы, что вырастают на порушенных или сожженных людских гнездах. Пройдут долгие времена, загладят, затянут лесом или кустарником дороги, улицы, проулки бывших людских поселений, сотрут с лица земли пашни и огороды, но долго еще будет буйно и чисто расти на месте бывших жилищ домовитая крапива, пестрец да малинник.
Мы идем от одной бывшей избы к другой. Заросло все вокруг чистым сосновым лесом. Каждая сосна в обхват. Но все еще видны на земле ямы погребов, уклады. А вот и нижний венец сохранился, лежит он, проросший кустарником и молодым подгоном, в пыль истлевший, ровным четырехугольником. Внутри его вымахали в полтора обхвата сосны, а он все еще обозначает прежнюю рубленную в крест избу. А вокруг, куда ни глянь, такие же истлевшие, но задубевшие у корня высокие пни. Валил тут русский человек громадные деревья, сек их топором с одной стороны, с другой огнем спаливал. Пни до сих пор хранят могучий посек топора. Всласть рубили казаки дерево, с кряком, со всего плеча, всей недюжинной силой. Вот они, эти могутные казачьи засеки. Сохранило их время, не порушило ни гнилью, ни огнем, ни тленом.
