Из соседней комнаты доносится смех звонкий и шум бегущих ног.
— Борик, Борик, какой ты глупыш. Ну, конечно, ты еще малюсенький. Еще меньше чем когда в 8-м классе был.
— Ах, Верочка, я серьезно спрашиваю? Неприятно быть некрасивым. Может быть, будь я немного, чуточку лучше — всё было бы по-иному.
— Ты Ангел, Ангел, Ангел настоящий. Тебя все любят. Только почему ты такой каменный в последнее время. Об этом говорят. Вот Кира Заримова утверждает, что ты влюблен, не иначе.
Борик краснеет.
— Нет, что ты. А впрочем…
— Вера! Боря!
— Вера! Ты любишь меня?
— Очень. Очень. — И Верина рука обнимает Борика.
— Вы курите?
— Нет.
— Странно. Все мужчины курят.
— Далеко не все.
— Да, но… Вот, например, Изжогов. Он хотя не курит, но всё равно, что курит. Вы понимаете?
— Не совсем.
— Ну, он всегда такой табачный, и пахнет от него таким крепким… Одеколоном?
— Неправда. Он никогда не душится. Вы злой. Впрочем, вы мне нравитесь. Хотя Кира относится к вам критически, но я не нахожу, что вы пропащий. Вы не каменный. Глаза у вас… в них еще есть змейки. — Борик краснеет. — Нет. Не то. Но вы понимаете — есть такие монахи, не совсем монахи, но без любви. Они не признают…
— Мне кажется, что монахи влюбчивы.
— Да, но есть которые, у которых — понимаете?
— Не сердитесь. О вас дурно говорят. Но вы мне нравитесь.
— Ефросинья Ниловна, Ефросинья Ниловна! К вам Борик, что братом Веры будет.
— Я сейчас, сейчас.
На скамейке, в садике Картолиных книга неразрезанная, персик и разрезной ножик. Борик в белом кителе. Бритый, напудренный.
— Вы сегодня очаровательны. Я рада, что вы пришли. Очень. Сегодня теннис. Мне играть не хочется. Кира ничего не знает. Хотите персик? Мы уедем куда-нибудь в окрестность.
— Да, но в девять я должен быть дома.
— Трогательно. К семейному чаю?
— Нет, но…
— Впрочем, это все равно. Который час?
— Три седьмого.
— Успеем, успеем. Поцелуйте руку. Хотите? Только не кусайте.
— Что вы.
— Нет, нет, не здесь, выше. Не нравится? Бедненький, ну чего вы смущаетесь. Вы еще никогда?..
— Я видел вчера… Вспомнил сына. Хоть не виноват он, но все-таки — это ужасно.
Борик вздрагивает:
— Василий Александрович?!
— Да, да, это ужасно. Вчера вечером еще, иду я в сад, перехожу дорогу, там, где аптека, знаете? И вижу — Траферетов идет.
— Как? Уже?
— Что?
— Нет, это я так. С кем он?
— Один, один. Я не хотел, чтобы он видел меня, и свернул.
Приехать и не зайти? Боже, что это? Опять начинается? Или потерял адрес. Это так легко. Записывал на билете концертном и выронил. Но все же? Или совсем не надо встречи? Ефросинья Ниловна? Но она такая мягкая… И это так трудно. Боже, опять начинается! За что?
