— Папа! Папа! Как вам не стыдно, что вы хотите со мной делать? Никогда, никогда я не вынесу этого.
— Ложись, не разговаривай.
— Бога побойтесь.
— Ложись или тебя свяжут.
— Боже, Боже! — и вдруг он кинулся со всех сил к отцу, вырвал хлыст и закричал голосом, который вызвал дрожь в Борином теле: — Вы не смеете! Не смеете сделать эту подлость!
На минуту генерал опешил. Но сейчас же опомнился и разъяренный кинулся на сына, ударяя его. Ему попало по лицу, по шее, по груди.
Но этого было мало.
Когда ослабевший Кирилл упал на пол, его по приказанию отца подняли и растянули на диване. Генерал держал за голову, повар за ноги, а Иван бил хлыстом с таким остервенением, как будто он кому-то за что-то мстил. Эта омерзительная картина так подействовала на Борю, что он громко и истерично зарыдал.
Генерал рассердился.
— Уберите его. Истеричная баба! Репетитор! Нечего сказать!
Зинаида Николаевна в Бориной комнате поила его водой, целовала лицо, руки, и говорила прерывающимся голосом:
— Славный. Хороший. Любимый!
Генерал был в отъезде. Кирилл второй день лежал в своей комнате без памяти. При нем был Боря. Вечером, когда весь дом спал, а Боря дежурил, не раздеваясь, у постели Кирилла, вдруг раздался звон разбитой посуды. Один раз, другой. Боря выскочил в столовую, и его изумленным глазам представилась следующая картина: Зинаида Николаевна в ночном пеньюаре, небрежно накинутом, едва скрывавшем ее наготу, красная, вспотевшая, с злыми выкатившимися глазами била с остервенением тарелки, которые она брала с буфета, о голову денщика Ивана.
— Проклятый, мерзавец, подлец. Я тебе дам дерзить. Я тебя научу, как с генеральшей разговаривать! Молчать! Под военный суд. Рассуждать не будут. В двадцать четыре часа под расстрел!
Было странно смотреть на этого здоровяка Ивана, который стоял, покорно склонив голову, в одних подштанниках, без рубахи. Несколько струек алой крови тихо струились по его загорелой груди и спине. Увидя Бориса, Зинаида Николаевна замолкла, но уже через секунду, опомнившись, кинулась к нему с нежной и испуганной улыбкой на только что искаженном от злости лицом.
— Борис. Борис. Милый. Заступитесь! Он пришел ко мне, одинокой, беззащитной в таком виде и требовал… Понимаете?.. Хотел меня взять. Это ужасно. Я вся дрожу. Я накинулась на него. Защищалась.
Боря едва сдержал крик негодования. Ему хотелось повалить эту женщину на пол ударом ноги и бить ее, бить до крови, до отупения. Боря сам удивился своей жестокости и злости. Он был всегда таким мягким и нежным. Но воспоминания о Василии, о том, что ему, во что бы то ни стало, надо удержаться на этом месте до конца лета, заставило его сдержаться.
