Это очень отвлекало дежурного, рослого детину с нашивками сержанта, который записывал в журнал объяснения Андрея. Вдруг сержант встал и, подойдя к длинноногой, шепнул ей несколько слов на ухо. Девушка оттолкнула его и немедленно получила звонкую пощечину.
– Что вы делаете? – возмутился Андрей.
Тот прошел к своему месту и, продолжая писать, процедил:
– Помалкивай, если не хочешь получить то же самое! Проституция – вне закона. Ты думаешь, что защитил женщину? Нет, это просто автомат для удовольствия!
Его раздражение бурно выплеснулось наружу:
– Что это такое? – кинул он взгляд на икону. – Краденое? Ну и что ты тут заработаешь? Такой картинке на тахане мерказит цена двадцать шекелей.
– Это мировая ценность, – поднял голос Андрей. – Мать Иисуса, Мария. Стоит, может быть, сотни тысяч долларов.
– Не врешь? А я было хотел тебя отпустить. Ехезкель, здесь дело серьезное. Отведи его в управление!
И тот проговорил, как раньше:
– Пойдем давай!
Они вышли на улицу.
– Зачем ты болтал про доллары? – укорил его эфиоп. – Вернулся бы к себе домой, и я тоже, – морщась, он покосился на Богородицу, которую держал в руках. – Вы, русские, – язычники!
Рядом, резко затормозив, остановился большой черный автомобиль.
– Господин замминистра! – вытянулся полицейский.
– Старый знакомый! – сказал тот Андрею, и – Ехезкелю:
– Что происходит?
– Краденое имущество, уважаемый рав!
Бар Селла задумался на секунду:
– Садитесь оба.
Шофер вел машину по новым, недавно возникшим кварталам Иерусалима, потом свернул на широкую, в затейливых узорах, площадь, к внушительных размеров зданию, выдержанному в стиле библейского зодчества. Внутри было также традиционно сумрачно. Сидевший в приемной секретарь встал и подал Бар Селле какие-то документы.
Большой, неярко освещенный кабинет встретил их прохладой и обдуманной простотой: высокий потолок, узкие оконные рамы, стены строгие, без единого украшения, и только над овальной нишей, где стоял бронзовый семисвечник, мерцали древние письмена.
Полицейский что-то тихо сказал раввину, который, кивнув, пригласил Андрея подойти к столу. Потом заметил:
– Можете не уверять меня, что вы поступили так не из корысти. Я и не предполагаю ничего подобного. Здесь причина особая, правда?
Эта фраза, снявшая с Андрея непомерную тяжесть, застала его врасплох. Готовый к любому обвинению, он вдруг почувствовал слабость в ногах и был вынужден сесть. Однако ему хватило сил, чтобы презрительно бросить с высоты своего падения:
