— Дедушка, может, теперь вспомнишь Щепкина?
Старик устало и бессильно скосил на него синие, помутневшие плоскости зрачков, в нем еще сохранились силы на маленькую человеческую хитрость.
— Как же… — проговорил он своим вновь обеззвучившимся голосом. — Был такой начальник!..
— Он артистом был!.. Он людей смеяться и плакать заставлял! Неужто не помнишь?
— Надо б помнить… — слабым эхом отозвался старик.
Мне стало ужасно жаль старика, и, чтоб прекратить бесполезное мучительство, я сказал:
— Что же, отпустим его…
— Видать, так, — неохотно ответил председатель и задумчиво добавил: — А все же я ошибся, есть в нем, душа.
Он оглядел старика, точно прикидывая, с какой еще стороны к нему подступиться, но, так и не найдя податливого родничка, прокричал:
— Не спи, дедушка, сейчас к бабке своей поедешь!
— Да… да… к бабке, — прошептал тот как сквозь сон.
— Дедушка, слушай сюда! — взобив напряжением горло, заорал председатель. — Тут начальники большие из Москвы. Может, у тебя какие нужды есть, вопросы, может, чем недоволен? Ты скажи!
Медленно, будто разрывая одну завесу за другой, проникали слова председателя в мозг старика. Это было видно по его вновь и постепенно оживающему лицу, будто оттаивающему морщинка за морщинкой. Вот очистились, заблестели глаза, и прежним звонким голосом старик сказал:
— А скажите мне, товарищи начальники, отчего так бывает: воды за день чашечки две выпьешь, а во двор ночью раз десять сходишь?
Все рассмеялись. Все, кроме председателя. Он сурово сдвинул брови к переносью, разрубленному, как ножом, глубокой острой складкой.
— Вы смеетесь, а он всерьез спрашивает. Он же ведь этим бабку свою молодую тревожит, ей вставать да на печь его подсаживать. Смеяться нечего — он о главном для себя спросил.
Но как ни обидно было, на этот единственный вопрос, какой еще волновал древнюю душу, мы не могли ответить.
А он ждал, ждал, что мы, большие начальники из Москвы, поможем в его незадаче. И председатель крикнул:
— Вопрос трудный, дедушка!.. Начальники обдумают и сообщат тебе!
— Да… да… — благодарно закивал головой старик.
— Ну-, все ясно? — словно ставя точку, произнес Окский.
Давно потеряв веру в старика, а с ней и надежду… на создание художественного очерка, он не вмешивался в разговор председателя со стариком, следя за происходящим с выражением грубой и нетерпеливой непричастности..
Поняв намек Окского, Вася Трушин, комсомольский секретарь, пошел за машиной. В комнате воцарилось молчание. Каждый думал свою думу.
