В этом смысле я и высказался вслух.
— Нет, — задумчиво проговорил председатель, — тут что-то не то… Послушай, Андрей, — обратился он к счетоводу, — я вот чего не могу понять… Мне, конечно, Щепкина не привелось видеть — годами малость не вышел, — но в областном театре я был. Там один артист за Гамлета играл, так я вот каждое его выражение, каждую крохотную малость перед глазами держу… Или взять Чапая в картине — ведь до смерти не забудется. Нешто можно такое забыть, что в тебе всю душу перевернуло?.. Тут, по-моему, одно из двух: или он сроду Щепкина не видал…
— Видел, — упрямо перебил счетовод, — покойный дедусь зря слов не бросал, не было тут мужика, чтоб Щепкина не видел!
— А коль так, значит в нем душа оловянная! — в сердцах сказал председатель. — Может, он потому и прожил столько, что Щепкина не помнит. Другие-то мужики, те, что помнили, давно перемерли, а с этого, видать, все как с гуся вода стекало…
— А вот, товарищи начальники, — раздался вдруг из дремучей заросли усов и бороды громкий, ясный, свежий голос, — двадцать пять лет назад взял я себе бабку… Молоду-у-ю!.. — ликующе пропелось последнее слово.
Это было так неожиданно — и самые слова, и чистый, омолодившийся звук голоса, и преображенное живым и глубоким блеском глаз лицо, — что странный трепет прошел по сердцу, и все мы невольно как-то посунулись к старику.
— Я ведь на ней и гражданским и церковным браком оженился, — сообщил старик, смеясь и утирая слезы.
— Это зачем же? — с интересом спросил председатель.
— А для верности! — ответил старик, который вдруг стал хорошо слышать. — Коли одним гражданским, так это и бросить можно. А от церковного куда денешься?!
— Ловкий дед! — засмеялся председатель, звонко стукнув себя по колену.
— Ловкий! — закивал тот головой. — Мне бы годов десять скинуть, ух, я бы!.. А то — староват… Никак своей силой на печь не могу залезть. Она мне помогает, ругается, а помогает…
— Любит, значит, — сказал председатель.
— Жалеет, — строго поправил старик. — Ругается, а жалеет… Да… жалеет…
Голос его потух, перешел в безотчетное бормотание, он как-то заторопился, сидя на месте, попытался завернуть несколько конфет и печений в носовой платок, (видно, для своей бабки), но рассыпал гостинцы по столу и теперь беспомощно двигал руками, пытаясь их, вновь собрать. Хозяйка председателя пришла к нему на помощь, быстро и ловко связав аккуратный узелочек. Но он словно забыл о своем намерении. Тьма и забвение окутывали, его на миг взволнованную древнюю душу. Но, верно, не в нраве председателя было склоняться перед слепой властью природы. И, ловя последние секунды просвета в этом задавленном лавиной лет сознании, он заорал в мохнатое ухо старика:
