— Дмитрий получил его еще хранящим тепло кузнечного горна.
Меч, щит, копье и лук со стрелами он получил еще в казарме, а бронь и шлем — уже в походе, топча вместе с десятком, своими новыми товарищами, дорожную пыль.
Его прозвали Гулем[20]. Он сам по незнанию оказался виноват, что получил такое прозвище.
Слухи о появлении около маленького селения у самых песков чудовища долетели и до казарм. Слухи, обросшие красочными подробностями: чудовище ростом с минарет сожрало то ли двоих, то ли всю деревню и ушло назад, в пустыню. И было чудовище злобным дэвом. Солдаты судачили, что, может, чужак и есть тот дэв: заблудился в пустыне, не зная дороги, потерял, что имел, набрел случайно на деревню и напугал своим видом и без того робких землепашцев. Но какой же он дэв: странный, как все иноземцы, но не злобен, а покладист — даром что велик ростом и силен как бык. Блаженный, одним словом: стучит себя в грудь, ревет: “Эмир Темир нукер!” — и смеется, когда над ним хохочут.
Грубая солдатская шутка дала ему прозвище: солдаты обсуждали сплетню и чужака и кто-то со смехом заметил: “Да уж, на гуля он не похож!” Шутка понравилась. Промеж собой воины так и называли его — Гуль. А он однажды отозвался. Так и приклеилось. Он и понятия не имел, что обозначает новое “имя”. Точнее, у него были собственные ассоциации: Гюльчатай, Гулистан… Что-то, связанное с цветком… Он не удивлялся “цветочному” прозвищу — и в средние века люди обладали чувством юмора. Настоящего имени он так никому и не сказал. Зачем? Все равно переиначат на свой лад. И раз уж настоящая жизнь канула в небытие, пусть та же судьба постигнет имя.
Он не знал языка, что, впрочем, не слишком мешало общению с товарищами по десятку. Что надо знать солдату? Обычный набор команд: “бежать”, “лежать”, “направо”, “налево”… Еще такие понятия, конечно, как “жрать”, “спать” и… — остальной словарь можно посмотреть в жизнеописаниях бравого солдата Швейка.
Еще не получив оружия, он стал по восьми часов кряду упражняться с деревянными мечами, которые вырезал по руке сам. Тогда-то и завязалась странная дружба с десятником Мансуром. Тот был рубака изрядный, верткий и быстрый, как ласка, хотя, убрав в ножны меч, становился степенным и спокойным, мало прошибаемым и скупым на слова. Но стоило клинку оказаться в руке десятника — и в ун-баши словно вселялась куча бесов. Мансур сам захотел рубиться с Дмитрием. И они бились от души — сначала на деревяшках, потом на железе. Дмитрию ничего не стоило смести десятника на одной силе, но он предпочитал оттачивать мастерство, ежели уж судьба подкинула ему такого партнера. Появились, впрочем, и другие партнеры, пожелавшие скрестить с ним оружие, — так он выяснил, что общий уровень владения клинком, как ни странно, в это время не столь уж высок.
