Дон Альфонсо оставался при французском дворе, поэтому нас регулярно навещал только Джулио, который наверняка бы остался в Бельфьоре, если бы позволил отец. А так он даже на веслах почти всегда сидел сам и незаметно пробирался от старой городской пристани, куда водой выносило туши битой дичи после охоты на озере. Анджела почему-то решила, что его маленькое судно обязательно перевернется от малейшего дуновения ветерка, а сам он утонет или будет съеден потомками огромных червей, которыми герцог Никколо заселил озеро в те дни, когда оно охраняло подступы к городу. Анджела оставалась непреклонна в своей упрямой вере, и ничто не могло разубедить ее насчет червей, хотя в дни поста на наш стол в изобилии подавали разнообразную рыбу, выловленную из озера. Болезнь сделала ее суеверной, а всеобщее порицание их с Джулио любви убедило Анджелу, что весь мир находится в заговоре против них.
Существует лихорадочная раболепная любовь, считающая предмет своего обожания невероятно хрупким, неспособным выдержать все тяготы жизни. В то лето такая любовь распространилась повсеместно, вроде болотной лихорадки.
Однажды утром я сидела в лоджии и вышивала свою часть алтарного покрывала, которое донна Лукреция пообещала собору в благодарность за выздоровление Анджелы. Отвлекшись на секунду от мелкой работы, я заметила в саду Анджелу и Джулио. Лоджия выходила на северо-восток, не на Феррару, поэтому мы не могли видеть, как лодка Джулио пересекла озеро. Анджела лежала в подушках на мраморной скамье в тени каштана, чья листва шелестела в утреннем ветре с озера и отбрасывала на ее лицо кружевную тень. Джулио пристроился рядом на подлокотнике скамьи с открытой книгой на коленях. Драгоценные камни в переплете ярко сверкали, когда он брал книгу в руки, чтобы почитать вслух своей любимой. Из-за этого блеска я, наверное, и обратила на них внимание.
Я позавидовала подруге, этой простой радости – сидеть в солнечном саду и слушать, как читает любимый, ощущать запах его волос, тепло тела, наслаждаться интонациями голоса. И тут я осознала, что больше не слышу голоса Чезаре. Все равно что совершила измену. И чем дальше я пыталась припомнить его, тем больше воспоминание распадалось на отдельные фрагменты, крошилось, как старая мавританская кирпичная кладка в Толедо. Стоило ее коснуться, как на руках или одежде оставались красные пятна, словно старинные здания были изъедены тоской по дому тех людей, кто их строил.
