Сто раз пожалев о своих опрометчивых словах, я сделала вид, будто поправляю одеяла на Анджеле, лишь бы не смотреть в глаза Джулио. Он взял меня за руку, когда я разглаживала стеганое покрывало, и произнес:
– Молись за нее. Для Бога особенно важны те молитвы, которые победили в душевной борьбе.
Откуда он это знает? Но мягкость и прямота его характера внушили мне желание доставить ему удовольствие, поэтому я пообещала, что стану молиться. Не пойду в часовню Торре-Маркесана, тесное и душное помещение без окон, где запах ладана и золоченые усмешки святых убивали всякую духовность. Я отправлюсь в часовню Девы Марии при соборе и буду молиться образу, который называла Мадонной Чужаков.
Первой, кто привлек мое внимание к нему, была Катеринелла. Донна Лукреция любила посещать службы в часовне Девы Марии; она, как и ее отец, испытывала особую любовь к Богоматери. И она любила окружать себя язычницами, которых приводила к Богу. Фидельма устраивала целое представление из своей набожности, четко произносила каждое слово в молитвах, безошибочно угадывала, когда стоять или преклонять колени. Катеринелла, как всегда, занимала место за спиной мадонны и застывала, вроде тех столбов, что поддерживали арки, вперив взгляд в пустоту, даже не моргая. Я же обычно наблюдала за пришедшими в собор, стараясь делать это незаметно. Не знаю лучшего места, чтобы понаблюдать за людьми, чем большой христианский собор, где неф и трансепт пересекаются, как дороги, и на этом перекрестке деловые люди заключают сделки, мамаши демонстрируют своих дочек-невест, а нищие взывают к милости богатых.
Но однажды утром, во время поста, когда в соборе было непривычно тихо, вероятно, по причине скверной погоды, заставившей людей сидеть по домам за закрытыми дверями и окнами, я решила развлечься, наблюдая на Катеринеллой – шевельнется она или нет. Я заключала пари сама с собой, в основном на еду, поскольку мы все еще продолжали поститься. Если я увижу, как она дышит, донна Лукреция сжалится и позволит нам поесть засахаренной вишни с хлебом. Если Катеринелла моргнет, то хлеб будет ржаной и сдобрен лишь капелькой растительного масла. Вот так и случилось, что я, наблюдая за белками глаз, отливавших синеватым блеском, проследила за ее взглядом и увидела, что он прикован к изображению Мадонны и Младенца в рамке. На Мадонне была красивая корона и золотая мантия, а ее лицо, как и лицо ребенка на руках, было черным. Только тогда я заметила слабую улыбку Катеринеллы, тайное признание, с которым она рассматривала черную королеву в золотых одеждах.
