— Так и есть: ээ-торзы грифон охраняет золото, — согласилась Ильдаза. — Пока что я не умею обойти его, но мой ээ научит меня этому.
Потом Ак-Дирьи принялась рассказывать о своих путешествиях. Ее дух учил знанию трав и их свойствам. Потому все ее впечатления обладали запахом и вкусом: она не столько видела и осознавала образы своих миров, сколько воспринимала их вкус.
Очи на то рассмеялась:
— Готова поспорить, там все реки полны молоком и медом, как на вышнем пастбище, и ты уже не одну из них выпила!
Девы рассмеялись, но Ак-Дирьи надулась. С обидой она спросила у Очи, что та сама видела и делала в мирах у ээ. Очи отвечала:
— Мне неинтересно лазать везде, как неразумному дитяти, когда люлька кажется пещерой, а котел — кипящим озером. Я занимаюсь только одним, но не отступаю в этом: я ищу мост, чтобы перебраться на другую сторону желтого моря, в мир ээ-борзы.
Девы ахнули — оказалось, все встречали это мерзкое море, границу с мирами алчных ээ. Но никто не знал, как перейти его.
— Шеш, Очи! Это опасно, да и Камка запретила, — говорили девы.
Но Очи только усмешку скривила:
— То, что требует много сил, даст несравненно больше. А кто боится выйти в тайгу, останется без обеда.
— Мне говорили, что ээ-борзы требуют заложника от того, кто решится ступить в их мир, — сказала вдруг молчавшая до того Согдай. Она сидела, потупившись, и лицо ее было болезненным, словно она сама не хотела говорить того, что сказала.
Ильдаза спросила:
— Откуда ты знаешь? Или ты тоже ищешь путей к вечно голодным духам?
Но Согдай не ответила, и тогда Ак-Дирьи начала насмехаться над ней:
— Нет, то ей открыли духи из стана ее матери. Что, Согдайка, отличаются духи у разного люда? Ты с материнскими на каком языке говоришь? Или по-песьи лаешь?
Согдай промолчала. Она была дочерью пленницы, из дальних походов привезенной ее отцом, и красива не по-нашему: глаза чуть раскосые и черные, как у оленухи, черные волосы в нескольких косах, а кожа — нежная, смуглая и с румянцем, как самая ранняя заря. Я любила ее за такую странную, чуждую, но яркую красоту, а еще больше — за твердый дух и кроткий нрав. Однако Ильдаза и Ак-Дирьи не могли ей простить чужеродности, бывало, травили и насмехались над ней. Согдай всегда сносила нападки терпеливо, и я не понимала ее. Она же говорила, что с детства привыкла и научилась не замечать. «Раньше ты терпела. Теперь можешь дать отпор!» — говорила я.
«Мать учила меня, что силой добиваются страха, но не любви», — отвечала кротко Согдай.
