— Па…
— Нет. Я говорю правду. Я забрал ее из племени совсем молодой, почти ребенком. А я был уже старым. Она умерла при родах, из-за того, что я так сильно хотел ее.
Рори смотрел на нового жеребенка, который тыкался в вымя матери, в поисках первой в своей жизни пищи. Он думал, как близок был к тому, чтобы увидеть смерть этого малыша. Была ли здесь его ошибка? Или ошибка Тобиаса? Или матери? Нет, это было только частью земного круговорота, биением сердца природы, естественной сменой жизни и смерти, дня и ночи, начала и конца.
— Я — не плохой человек, Рори, — продолжал его отец, — но я утратил весь интерес к жизни со смертью твоей матери. К тебе это не имеет никакого отношения, запомни. Я горжусь, что я — твой отец. Просто я слишком устал. Слишком устал, мой мальчик.
Рори еще раз посмотрел на Гарви. В первый раз он заметил седину в его рыжих волосах и бороде. Он увидел горечь потери в зеленых глазах, притаившуюся за темными зрачками. Никогда он не видел с такой ясностью, какой ужасной болью была смерть его матери для отца, какой глубокой раной.
— Па… я…
Гарви покачал головой, отошел от стойла, свежего запаха сена и новой жизни.
— Нет, Рори. Не пытайся ничего говорить. Знай только, я горжусь, что ты стал таким, несмотря на своего отца. Ты похож на мать; у твоей силы глубокие и здоровые корни — их имели все поколения ее людей… и твоих людей. Ты обязательно станешь когда-нибудь значительным человеком, с которым будут считаться. Род О'Хара с честью продолжится после того, как я умру, — он повернулся и с понуро опущенными плечами вышел из амбара.
Рори смотрел, как он уходит, и противоречивые чувства сражались в душе юноши. С мудростью не по годам он понимал, какой большой жертвы стоило отцу это признание. И все же горячий гнев восстал против сострадания, против жалости, что грозила затопить его сердце. Ему захотелось что-нибудь разбить, причинить боль, пусть даже самому себе. По какому праву Гарви присвоил все горе себе?
— Это несправедливо! — крикнул он в пустоту. — Я ведь тоже потерял ее!
Рори оглянулся на сосущего жеребенка. Мускулы на его лице подергивались, он боролся с чувствами, пытавшимися переполнить его. Он слишком долго контролировал свои эмоции, чтобы раскрывать их сейчас, даже перед самим собой. Он знал о своем долге, и он выполнит его. Но он никогда — никогда — не раскроется больше обиде, беспомощности, которые чувствовал, когда отец шесть лет назад отторгнул его от себя. Он не будет ни жалеть, ни любить его, он не будет ненавидеть его. Он будет только делать то, что обязан.
