— Взяли в трудкоммуну. Потом работал на заводе. Строил Комсомольск-на-Амуре. Стал членом бюро комсомола. Ну а потом по путевке комсомола взяли в органы. Вас это удовлетворяет?
— А я не кадровик, так, к слову.
Лебедев налил чай, отхлебнул, сказал Конюхову:
— Я, собственно, хотел выразить свое согласие с вашими мыслями о том, что мы, армейцы, сейчас, когда конец войны столь реально близок, должны быть озабочены, чтобы каждый из нас и все мы были, достойны той победы, которую мы одерживаем и одержим не только как военную, а как плод того лучшего, что есть в советском человеке и что должно быть потом, ну хотя бы как Чехов хотел, чтобы в человеке все было прекрасным.
— Уж очень вы по-граждански рассуждаете, — возразил Пугачев, — по-штатскому.
— Неправда! — воскликнул Петухов. — Ленин что велел… Даже мечтать.
— Ты подожди, — повелительно произнес Пугачев. — Не вскакивай. — И, обратившись к Лебедеву, сказал, взволнованно теребя свои блестящие волосы: — Вы все тут красиво и правильно говорили. А вот вы сами, Лебедев?.. Покажите руку, да не эту, другую. Ага, вот, прокусанная. Это вас он, когда вы его за пасть ухватили, цапнул. А других сколько вы наповал свалили? Вы тогда думали, соображали, что он тоже человек, личность? Может, у него тоже супруга, мамаша, папаша, детки? Так волк тоже семейный… Не соображали, знаю. В такой момент не соображают.
Подошел к вешалке, сорвал шинель, показал:
— Видишь, полу осколками всю изодрало. Но я и без этого думал, когда по передовой ходил, как лучше огневые средства расположить, чтобы их побольше накрыть, побольше, понял? Навалить насмерть. Без анкеты, кто там из них кто. И вы, — тут он гневно взглянул на Конюхова, потом с презрением на Петухова, — и ты тоже, с башкой, побитой от завала, сиял, словно в бане помылся, такой чистенький, а сам же я видел, как месяц тому назад в атаке пихнул штыком, и потом ногой в грудь ему, и штык вытащил. Как же при всем этом разговорчики о красоте человеческой, о возвышенном? О том, что каждый хиляк, мандражист мне вроде как родственник, которого я должен потом, в мирных условиях, как светлую личность довоспитать и доставить на радость народу? Да он мне сейчас может обойтись в такое, что через него настоящий боец может пасть, потому что хиляк этот подведет в бою. К чему это все? Сейчас главное — расколошматить их к чертовой матери. И только после всего оглянемся, остынем. И конечно, к мирной жизни еще приспособиться надо. Не такая она уже сладкая для всех получится, народ фронту все отдал, а чем ему за все это отдать?
