Соня приходила к Петухову оживленная, веселая, вдруг похорошевшая, как ей говорили подруги-связистки, еще не догадываясь, почему в ней объявилось столько доверчивой приветливой общительности, женственности. Ведь до этого она отличалась ершистостью, недоверчивой настороженностью и, когда с ней откровенничали, говорила брезгливо:
— Не люблю я бабского слюнтяйства, неужели нельзя без этого? Тебя что, пустили на фронт только для того, чтобы тут замуж выйти?..
Только капитан Лебедев сразу отгадал причины радостного цветения девушки, сказал ей сухо:
— Я приказал от дежурств тебя, Красовская, временно освободить. — Пожевал губами, добавил: — Для отдыха.
— Значит, ждать задания! — обрадовалась Соня.
Там увидим. — Поманил ближе к себе, спросил: — Если б ты от контузии заикой стала и глаз ударной волной вышибло, как ты к этому отнеслась бы?
— Не знаю, — сказала Соня.
— Надо знать! — сердито приказал Лебедев. — Во всяком случае, быть уверенной, без такой уверенности лучше и не встречаться. — И ушел, сутулясь, как всегда, глядя себе в ноги.
Обычно они ходили в лес, прогретый солнцем, пронизанный зеленым свечением листвы.
На поляне садились на поваленное дерево. Кругом высокая трава в пахучем многоцветье и высокое светлое небо.
— Можно, я разуюсь? — спросила Соня.
— Не на службе, чего спрашиваешь?
— А вдруг тебе неприятно, что я босая?
— Чего ж тут такого — ногам отдых.
Вытянув голые ноги, она пошевелила пальцами. Петухов наклонился, внимательно глядя.
— Смешно: как крольчата беленькие ушками шевелят.
Она смущенно поджала ноги и, благодарно взглянув на него, засмеялась:
— Крольчата! А я боялась. От портянок мозоли видал какие!
— Бедненькие, — сказал Петухов, — такие маленькие, скорченные и пораненные.
— А ты откуда знаешь, что я была раненая?
— Ну, еще там, у болота, заметил рубцы здесь и здесь.
— А говорил — ничего не видел.
— Только ранения, и тогда мне стало тебя еще больше жалко.
— Это когда узел бомбили, меня осколками шарахнуло, а на проводе штаб армии, я и испугалась кричать, что ранена, ну и держалась. Потом Лебедев вскочил, быстро вспорол ножом гимнастерку и сразу индивидуальными пакетами всю меня обвязал. Он ловкий, привык в разведке на все руки. Хорошо, лицо не задело или, допустим, глаз. Что тогда?
— Хуже нет, когда глаза ударной волной вышибает, — рассудительно заметил Петухов. — У меня вот у лучшего первого номера станкового оба глаза на щеки выбило, а он еще долго огонь по памяти вел. Прощались с ним, плакали ребята. Раз он не видит, чего же тут скрываться, что плачут.
