Потом спустя какое-то время его вызвали в политотдел. Батальонный комиссар, лысый, плотный, с густым голосом строевого командира, спросил гулко, хитро сощурясь:
— Значит, что же такое, товарищ Петухов, по вашему устному докладу в штабе дивизии выходит? Ей по меньшей мере Красная Звезда причитается, а себе как бы просите взыскание.
— Я же сказал: чуть не сорвал задание. Радистку увел, а рацию оставил.
— Но мы имеем сведения: вы связистку на себе несли.
— Не на себе, а волок на волокуше.
— С мотором? Или посредством вашей живой силы продвигались?
— Ну моей.
— А два груза вы могли, так сказать, доставить подобным способом — и ее, и рацию?
— Если б про главный долг не позабыл, должен был.
— Рассуждаете самокритично, но не реалистически, я бы сказал. А вот ваша радистка…
— Она не моя вовсе, зачем вы так! — вспыхнул Петухов.
— Ну ладно, скажем, вашей и нашей дивизии, она так докладывает: если б не ее слабый пол, так вы бы радисту строевым шагом идти скомандовали и рацию на себе нести.
— Ничего подобного! — запротестовал Петухов. — Если б он тоже, как она, простудился, заболел, все то же самое было, и рацию я бы все равно оставил.
— Спрятали бы — хотите сказать?
— Ну ясно — спрятал.
— А скажите: рация без радиста может действовать? Так, правильно, не может, так же как радист без рации — ноль. Значит, фиксирую: осуществили план раздельной доставки того и другого.
— Никакого плана не было, я только про нее беспокоился, за нее боялся.
— За рацию? — усмехнулся комиссар.
— За радистку, — вздохнул Петухов.
6
Однажды, когда Петухов спустя много дней после этого события, умаявшись на проверке расположения своих огневых точек на новых позициях, мертвенно спал под шинелью в еще не покрытой накатами землянке, его разбудил дежурный ротный телефонист и, передавая трубку, произнес значительно:
— С узла связи дивизии требуют.
— Младший лейтенант Петухов у провода, — бодро произнес Петухов и встал по привычке к субординации.
— Это я, Соня!
Петухов растерянно покосился на дежурного телефониста.
— Обстановка нормальная, противник не тревожит… — машинально сказал Петухов.
— Вы не сердитесь на меня, пожалуйста, — с мольбой прозвучал голос Сони. — Но я хотела вас спросить…
— Я вас понял, — сипло сказал Петухов.
— Это я вас поняла, а не вы меня, — обидчиво сказала Соня. — Не хотите по-человечески говорить, и не надо.
В трубке щелкнуло, и голос Сони погиб в глухой тишине.
Петухов вышел в наброшенной на плечи шинели в ход сообщения, затем побрел по траншее на свой «энпэ», откуда открывалось зловещее пространство переднего края противника, погруженное в тяжкий мрак ночи, в то время как за нашей полосой край неба нежно и слабо светлел, теплился.
