— Я же просился в пулеметчики, а вы отказали.
— Значит, сам себя обеспечил и назначил. Некрасиво, товарищ Петухов, очень некрасиво!
Но по солдатской цепочке о Петухове распространилось уважительное суждение как об инициативном бойце, соображающем.
Поскольку солдатская биография Петухова складывалась на глазах всего подразделения, бойцы гордились его офицерским званием, словно они сами присудили ему это звание, и высшей похвалой звучало: «Такой командир подразделения не подведет, потому что он в подразделении же и воспитанный».
Любовь Сони к командиру их взвода бойцы считали вполне заслуженной его наградой и даже гордились, что Соня выбрала именно их командира, а не из соседних подразделений, хотя там тоже были офицеры храбрые, и тоже молодые, и даже по наружности более видные.
Рост у Петухова средний, глаза узкие, скулы углами, усы никак не получились из редкого рыжеватого волоса. Отращивал их только для солидности вида.
Но душевная сила его была в уважении к людям.
Приказание в бою он отдавал не крикливо, а задушевно, задевая бойца за самое потаенное, главное. Не забывал в пылу боя к тем, кто старше по возрасту, обращаться на «вы», величал по имени-отчеству. Вот это самое простое, а трогало сильнее самого сильного боевого лозунга.
И в бою он умел радоваться успеху бойца и под огнем подползал, чтобы отметить его своей радостью.
А если кто начинал колебаться в бою, дорожить своей жизнью больше, чем жизнями товарищей, Петухов такого не обличал сразу при всех, а только потом интимно беседовал — огорченный, расстроенный.
— Как же так? — спрашивал. — Бой — дело коллективное. Один за всех, а все за одного. Сегодня ты товарища огнем не прикрыл, а завтра он тебя за это не прикроет. Это же самому тебе невыгодно. Самое верное в бою — жизнь себе сберечь, когда твердо знаешь, другие за тебя беспокоятся, а если ты за них не беспокоишься, почему они должны за тебя тревожиться? Так что не советую больше индивидуально самосохраняться, самый ненадежный способ.
Соня, как и многие девушки-фронтовички, оборонялась от чрезмерного внимания со стороны мужского состава вызывающей дерзостью на грани оскорбительной грубости. И так прочно освоила эту защитную манеру, что на узле связи даже подруги считали ее недовоспитанной.
— Тебе майор — цветы, а ты хамишь, словно он не цветы, а гадюку в спирту всучил.
— Если б его жене в тылу кто букет преподнес и она за это вся рассиялась, как бы он, узнав, реагировал? — пожимала плечами Соня.
