На том и порешили. Профессор в тот день слегка припозднился к приходу жены и объяснил ей свое отсутствие хорошей погодой и желанием обдумать на прогулке новый эксперимент. А через пару лет, когда Марта Петровна обнаружила в кладовке пропажу картины, профессор дал ей простые и весьма разумные объяснения. Мол, время смутное, люди в подъезде каждый день по ночам исчезают. Держать дома портрет графини нынче небезопасно. Потому он, Карл Иванович Шмидт, подарил картину Русскому музею. И теперь она находится там в запасниках. Артемий Саввич, спешно призванный другом в свидетели, охотно подтвердил эту версию, похвалив Карла Ивановича за ум и предусмотрительность, а Марту Петровну за то, что выбрала спутником жизни такого заботливого и мудрого мужа.
УБОРЩИЦА КАК АГЕНТ МОСКВЫ
Изольда капнула на скатерть кофе и тут же прикрыла растекшееся пятно салфеткой. Германия, куда она переехала на ПМЖ несколько лет назад, приучила ее к педантичной аккуратности. Дамы все еще сидели в кафе на Васильевском.
— А у нас скоро все зацветет, — вздохнула старшая, взглянув за окно, где по-прежнему моросило. Затем она поискала глазами сахарницу-дозатор, привычную на чужбине. Не нашла и, словно очнувшись, положила в кофе кусочек рафинада с блюдечка. — Знаешь, там, где я живу, в маленьком городке под Дюссельдорфом, все такое глянцево-открыточное, ненастоящее. После Питера любое место на земле кажется провинцией. Особенно тот европейский пестрый и суматошный юг. Даже если он — в Западной Европе, на побережье Средиземного моря.
Недавно съездила в дешевый автобусный тур в Венецию. Немцы ахали, фотографировали каждую гондолу и каждый дворец, а меня не цепляло: наша Северная Венеция не хуже, здесь и красота какая-то другая: мощная, роковая, она не отпускает, как настоящая любовь, до конца дней. Вообще-то я там поняла: без любого из моих мужчин я смогла бы обойтись, а без родного города — бесполезно даже пытаться, он будет притягивать меня магнитом до конца дней.
— Надолго в Питер? — спросила Инна, перетасовывая на столе глянцевые фотографии Изольды. Пряничные немецкие домики и садики нынче как-то слишком контрастировали с тусклыми тонами петербургского вечера.
— Нет, надолго нельзя, — словно оправдываясь, торопливо сказала Изольда, — и так уборщица меня прикрывает.
— В каком смысле — прикрывает? — не поняла Инна. — Какая уборщица?
— Понимаешь, немцы строго следят, чтобы эмигранты, живущие на пособие, соблюдали правила, а по ним я не имею права надолго покидать Германию. Во всяком случае, в ближайшие годы. Местные жители охотно сигнализируют властям о любых нарушениях. Там стукачество активно приветствуется. Впрочем, по большому счету, они правы: раз эмигрант залез в карман чужого государства — пускай живет по средствам. И представляешь, доносительство там не порок, как у нас, а добродетель. Стучат все на всех. Могут позвонить в полицию и настучать, что ты переходила улицу на красный свет. С удовольствием просигнализируют в префектуру, что не рассортировала мусор по многочисленным контейнерам, а все свалила в одну кучу. А уж если, не дай бог, заметят, что, вылезая из своей машины, слегка поцарапала чужую, впаяют такой штраф, что мало не покажется. Но мы, русские, находчивый народ. Привозим уборщице, казахстанской немке, лекарства из России (там, в Германии, даже врачи лечат по-другому, в аптеках обычный валокордин и валидол не достать), а она за это имитирует наше присутствие в доме: вытряхивает коврики, включает свет в квартире, достает газеты из ящика, рассказывает соседям-немцам, что видела нас вот только вчера. Наверное, в Дюссельдорф поехали. Короче, Штирлиц в действии. Или радистка Кэт. В общем, спасибо ей, так я заполучила две недели пребывания под родным питерским дождиком…
