Далеко, у самой черты горизонта, клубился дымок — отрывисто сопел трактор, медленно ползя по краю земли и все не исчезая из виду.
Цалка проговорил:
— Да будет благословен наш Бог, царь Вселенной, по воле Которого произрастает хлеб из земли!
Она сбросила кофточку и остаток пути до реки бежала без оглядки.
Цалел еще только увидел поблескивающую издали полоску воды, а Тонька уже прыгнула с берега. Перед его глазами сверкнуло, отдаваясь дрожью в сердце, Тонькино загорелое тело; он услышал ее громкий возглас, и все это отдалось в его душе острой болью. Цалел растянулся в траве немного поодаль. Покусывая соломинку, он взволнованно думал и не думал в одно и то же время.
Она там плескалась, брызгалась под раскаленным солнцем, потом вдруг вынырнула, блестя мокрым телом, и закричала:
— Цалка, посмотри: красивая фигура?
* * *
На обратном пути они шли полем. Рожь уже налилась. Ни единого шороха. Тишина. Горячие стрижи скользили низко над рожью, а в вышине пылало солнце сплошным огнем. Они затерялись во ржи. Только время от времени Тонькина красная косынка выныривала из ржи крупной каплей крови. Тонька пела:
Ох ци мне, ох!
На болоце мох.
Хлопец па дзяучынцы
Сем гадоу сох.
Сох та ён, сох,
Высах, як гарох…
Она пела, а Цалел в этот жаркий день тащился за ней вместо тени.
Он думал: «Тонька, ты что-то ко мне равнодушна. Можно даже сказать, что ты относишься ко мне холодно, и мне это не нравится, потому что я, видимо, немного влюблен».
Он обронил тихий, затаенный вздох, который, как известно, является худшим признаком этого розового недуга.
* * *
В город вошли они с другой стороны. Зной, который лился с перегретых железных крыш, был здесь еще гуще.
Энская разрытая улица походила на фабрику. Во всю длину ее стояли рабочие, голые по пояс, с лопатами и ломами в руках. Прокладывали рельсы для трамвая. Косое солнце отражалось на голых отшлифованных плечах, как в зеркалах. Несколько сот загорелых спин спокойно двигалось в ритме труда. Мускулы скользили и струились смуглыми волнами по человеческой реке. Рельсы сваривали ацетиленом. Печурки, обмазанные глиной, кроваво-красно тлели в сверкающем воздухе. Время от времени где-то, среди группы обнаженных тел, с шипением взрывался ацетилен. Синий огонь рассыпался фосфорическими звездочками, и над мокрыми, вспотевшими телами поднимался пар, как в бане. Работали молча, и в этом раскаленном молчании брали начало два ряда длинных, черных, твердых рельсов. Возле них мелькали голые люди, обтачивавшие стальные опухоли на сплавленных стыках.
