Авторов, режиссёров, актёров.
Будет стремиться:
– Внести что-то новое.
Необходимо ненавидеть старое.
Иначе не захочешь новизны.
Он глубочайше уверен, что:
– Театр переживает кризис.
– Театр гибнет.
Он добавляет:
– Театр, как таковой.
Хотя, при чём тут «как таковой», – неизвестно.
Так умнее!
Он особенно любит говорить о театре.
Больше даже говорит о театре, чем играет.
И говорит не в каких-нибудь трактирчиках, как прежде.
А на разных «вторниках», «средах», «четвергах», «пятницах», «субботах», «воскресеньях», «понедельниках».
В Политехническом музее, в других местах, где собираются люди, которым решительно:
– Не на что убить время.
Послушать его:
– Театр гибнет.
Театр уже погиб.
И это заставляет с большей надеждой взирать на него.
– Может быть, он спасёт?
К прежнему актёрскому быту, протекавшему не в аудиториях и музеях, он относится с брезгливой улыбкой:
– Пьяный, безграмотный народ.
Он терпеть не может того, что существует:
– Старьё, которым завалены казённые сцены.
– Жалких ремесленников, которые играют на частных, чтоб не сдохнуть с голода!
Это прекрасно.
Будьте всегда недовольны существующим.
Недовольство, это – самое плодотворное состояние человеческой души.
Недовольство, это – беременность ума.
О старых актёрах он слушает со снисходительной улыбкой.
О старом театре тоже.
– Такова была публика. Она ходила в театр смотреться в зеркало. И довольствовалась зеркалами, которые её уродовали. Как кухарка, лучших не видевшая.
О старых «великих» он слушает, пожимая плечами:
– Д-да. Для своего времени, для тех требований это, вероятно, было удовлетворительно.
Он, собственно, желал бы, чтобы всё это старое:
– Поскорей передохло.
Немножко каннибальски.
Но естественно.
Человечество делится, говорят, на два борющихся лагеря:
– Мужчин и женщин.
Каждый лагерь делится на два враждующих стана:
– Стариков и молодых.
Молодёжь не может не ненавидеть стариков.
Старики мешают ей жить:
– По-новому.
Если бы все старше 40 лет в один, действительно, прекрасный день сразу умерли, свет сделал бы скачок вперёд на 3 столетия.
Новый актёр клянётся Коммиссаржевской, которой никогда не видел, бредит Гордоном Крэгом, о котором знает мало, и Максом Рейнхардтом, о котором, собственно, ничего не знает.
Он поклоняется:
– Режиссёру.
Этакому умилённому режиссёру, которых развелось теперь больше, чем актёров.
Который с особой сладостью, – словно в него положили 4 куска сахару, – рассказывает свои:
– Настроения и переживания.
– Когда Константин Сергеевич (г. Станиславский) почесал левую бровь и сказал: «М-да-с!», это, знаете, было откровение… Откровение, говорю вам…
