Майка не успела понять, как здесь очутилась. Шли, болтали себе, но вдруг все вокруг закружилось-завертелось, Никифор шепнул «за тобой придут» и втолкнул в ослепительное пространство.
Из окна размером во всю стену, потоком лился солнечный свет, рисуя на паркетном полу карамельный квадрат. Одна стена просторного класса была целиком зеркальной, по двум другим тянулась длинная поперечная перекладина. Выстроившись буквой «Г», за перекладину держались люди. Прямо, как в очереди за «Справедливостью», только там, где у «Г» заканчивается маленькая палочка — было не окошечко, а крошечная женщина в черных брюках и свитере.
Изящная учительница была похожа на фарфоровую статуэтку. Спину она держала прямо, а нос высоко, шишечка из голубых волос горделиво венчала ее голову. Ножки учительницы были обуты в мягкие туфли-тапочки, носы которых глядели в разные стороны, как у Чарли Чаплина. В руке она держала тонкую указку.
— И раз, и два, и три, — напевно повторяла дивная женщина, помахивая палочкой, как дирижер.
Ученики послушно отставляли ноги в сторону.
— Поворот.
Люди у перекладины повернулись спиной к учительнице и лицом к Майке.
Все они сделали вид, что не заметили гостьи. Только двое, исполняя нужные движения, при виде Майки закривлялись и загримасничали: благо, учительница не видела их лиц.
Толстый и Тонкий, веселые Задирики, все в тех же полосатых комбинезонах-трико тоже учились балету.
— Merci! Всем спасибо! — произнесла учительница. — Небольшая пауза.
Очередь рассыпалась. Одни стали делать наклоны вперед и назад, другие затрясли уставшими ногами, третьи просто прислонились к перекладине и, сложив руки на груди, глядели, как Толстый и Тонкий, разыгрывают новое представление.
— Аллё-гараж! — позвал Тонкий и полез на плечи к Толстому.
— Гараж-аллё, — недовольно ответил большой Задирик, стряхивая с себя непрошенного гимнаста.
Тонкий шмякнулся на пол, распластавшись, как лягушка, но тут же взвился снова.
— Молился ли ты на ночь, Дрозомуха?! — запищал он и повис на бычьей шее Толстого, изображая душителя.
— Нет повести печальнее на свете, чем участь дрозомух в кордебалете, — прохрипел Толстый, тряся усами.
