Единственная известная мне реальность: папа и красная комната. Все, что я знаю, я знаю от него. Все, что я делаю, я делаю для него.
И горжусь этим. Горжусь, что он доволен мной. Горжусь, что в его глазах светится удовлетворение, когда я хорошо выучиваю и понимаю его уроки. Когда после особенно трудного объяснения он заявляет мне:
— Мы на верном пути, Иезавель!
Я ценю то, что, желая вознаградить меня, он приносит из своей библиотеки какую-нибудь книгу с гравюрами или фотографиями. Больше всего я люблю книги, где рассказывается история Ваал-Верифа и Астарты. Это великолепные издания, часто весьма тяжелые, в кожаных переплетах, с богатыми цветными иллюстрациями, на которых изображены боги, сражающиеся с драконами и людьми. Папа говорит, что они бесценны и листать их страницы — привилегия. От этого мне становится еще приятнее. Чудесные рассказы в них прерываются фразами на непонятном языке, состоящими из замысловатых знаков, геометрических форм, мудреных завитков и петелек, выведенных красными чернилами. Папа обещал обучить меня этому языку — языку Ваала. Он говорит, что скоро я буду готова, но пока мне недостает некоторых знаний, чтобы читать его.
Иногда я дрожу от страха при мысли о том, что мне предстоит узнать.
Папа говорит, что бояться — нормально. Что страх — это стимулятор, необходимый для выполнения того, что мы должны выполнить. Конечно, его ласки во время туалета или ночью, в постели, приятны — и, расточая их, он не устает повторять это, — но все же я всякий раз чувствую покалывания в шее и спине. По мере того, как ласки усиливаются, покалывание превращается в глухую боль, переходит в живот и грудь. Я молчу, стиснув зубы. Папа не хочет, чтобы я разговаривала, пока он мной занимается. А потом боль превращается в страх. Страх, который сковывает меня и помимо воли заставляет дрожать всем телом. Страх, который становится особенно мощным и леденящим во время уроков, касающихся вопросов пола и тела: моего пола и моей миссии или моего тела и искусства соблазнения.
Сколько бы человек-в-сером ни уверял меня, как бы мягко ни говорил со мной, иногда он бросает такие взгляды, от которых меня тошнит.
Я не осмеливаюсь сказать ему об этом.
Он тратит столько сил, чтобы сделать меня совершенной.
Порой мне хочется положить всему этому конец. Из-за страха, конечно, и из-за папиных взглядов, но еще и из-за холода, который охватывает меня, когда дневная работа закончена и я остаюсь одна. Одна в ожидании того, что Астарта, моя мать, заговорит со мной, убаюкает нежным голосом.
