Глава одиннадцатая. На птичьих правах
Никогда ещё чувство ограниченной свободы с такой силой не довлело над Петриком.
— Боже сохрани, если тебя вдруг увидит пан садовник, — в ужасе шептала Ганнуся, задёргивая занавеску на окне.
— В прачечную, сыночек, не выходи, — просила мама. — Нельзя, вдруг кто-нибудь зайдёт.
— Тоже мне распелся, как соловейко! — вбегая из прачечной в комнату, испуганно махала руками Ганнуся.
И только ночью открывалось окно, чтобы он мог дышать свежим воздухом.
Всё существо Петрика восставало против такого унижения. Сидишь, как чижик в клетке.
Хорошо ещё, мама другой раз замкнёт изнутри дверь прачечной и стирает. Тогда можно пройтись по прачечной, покрутить медные краники на газовой плите, хотя за это здорово попадает.
Но лучше всего — пускать в корыте бумажные лодочки. Лодочки Петрик сам делает из газеты.
И почему это маме и Ганнусе гораздо легче стирать целую кучу огромных простыней и пододеяльников, разных там наволочек и полотенец, чем пять-шесть тоненьких кружевных кофточек? Это же просто смешно! Ганнуся вся от страха трясётся, когда дело доходит до глажки.
— Ой, постирать ещё так-сяк, а вот гладить! — закатывает глаза Ганнуся, словно собирается умереть на месте от страха. — Уж больно они тоненькие, эти кружева….
Мама ей объясняет, что эти кружева называются валансьен. Их делают во Франции, и стоят они очень дорого.
В подоткнутой маминой юбке, обмотав вокруг головы косички, Ганнуся кажется совсем взрослой.
— А, пропади они пропадом! — сердится Ганнуся. — Боюсь и притронуться утюгом к этим валансьенам клятым!
— Давайте убежим с этой работы, — предлагает Петрик. — А что? У дяди Тараса лучше жить, чем тут. Там есть Юлька и Франек. И во дворе гуляй сколько хочешь. А тут сиди всегда под замком…
— Дядя Тарас в том дворе уже больше не живёт, — говорит сестра.
От этого печального известия лицо Петрика тускнеет.
— А Юлька и Франек?..
— Живут ещё в гараже. Куда им деваться? — безнадёжно машет рукой Ганнуся.
Петрик долго наблюдает, как Ганнуся с лицом сосредоточенным и серьёзным растирает крахмал на воротничке, груди и манжетах белоснежной сорочки пана коммерсанта.
— Это ты чего её киселишь? — интересно Петрику знать. — Голодная она, что ли?
— Не киселю, а крахмалю.
— А зачем?
