Площадка перед церковью Скорбящей богоматери была покрыта грязью, проезжая часть улицы Магеллана, размытая дождем и изрезанная колесами, поблескивала водой, заполнявшей глубокие колеи.
— Как поживает Сальвадора? — спросил Перико.
— Хорошо.
— Ей лучше стало?
— Да. Пустяки… теперь все прошло… просто был обморок.
— Слишком много работает,
— Да. Слишком. Я ей говорил — не слушает.
— Скоро вы разбогатеете, Зарабатываете много, тратите мало.
— Какое там! Это еще не известно.
— Будто уж не известно.
— Правду говорю. Конечно, кое–какие деньжата у моих женщин припрятаны, но сколько — я не знаю точно. Чтобы завести какое–нибудь дело, вряд ли хватит.
— Ну, а что бы ты сделал, если бы у тебя были деньги?
— Если бы у меня они были! Я снял бы типографию.
— А как Сальвадора к этому относится?
— Одобряет. Она женщина энергичная и верит, что всего можно достигнуть — было бы желание да терпение. Стоит ей узнать, что где–то продается машина или сдается помещение, она тут же посылает меня смотреть. Но до этого пока еще далеко. Со временем, может быть, обзаведемся.
Мануэль продолжал рассеянно смотреть в окно, а. Перико с любопытством разглядывал товарища. Начался дождь; первые крупные капли запрыгали по черным лужам словно рассыпавшиеся светлые стальные бусины; скоро сильный порыв ветра разорвал облака, выглянуло солнце, и в комнате посветлело, потом тучи снова заволокли небо, и в мастерской Перико Ребольедо стало совсем темно.
Мануэль следил взглядом, как меняются очертания густого дыма, выдыхаемого фабричной трубой; иногда он вырывался клубами и, вытягиваясь в длинную ленту, прочерчивал на сером небе косую черную линию; иногда слабая струя его едва сочилась, словно вода из потерявшего силу источника, и стекала вниз по стенкам трубы; иногда он столбом взмывал в небо, пока яростный порыв ветра не разрывал его в клочья, далеко разбрасывая их по всему необъятному пространству.
Мастерская, где происходил разговор между Перико и Мануэлем, представляла собой маленькое тесное помещение с низким потолком и была похожа на корабельную каюту. На подоконнике стоял деревянный ящик с землей; в нем была высажена виноградная лоза, ростки и усики которой лезли из всех щелей между досками. Посредине комнаты находился стол с прилаженным к нему токарным станком и скамейкой. По одну сторону от окна висели стенные часы с раскрашенными деревянными гирями, другую сторону занимал высокий книжный шкаф, в котором можно было видеть несколько томов, а с верхней полки, из–под самого потолка с каким–то поистине олимпийским безразличием взирал на окружающий мир гипсовый бюст.
