Дезике была зловредной и самонадеянной по характеру, да к тому же мерзкой по внешнему виду псиной. Кривые передние лапы ее ввиду преклонного возраста еще более покривились, их уродовали мозоли и шишки; из глаз таксы сочилась мутная жидкость, морда седела; на животе, задевая асфальт, болтались, словно странного вида пустые мешочки, дряблые сосцы. Когда Кашпарек двинулся с ней в путь, она поначалу тащила его за собой, будто опаздывала куда-то; потом резко сбавила ход, еле-еле передвигая ноги, и вдобавок бросалась то влево, то вправо, обнюхивала всякую дрянь, пыталась войти в каждую подворотню. Сначала Кашпарек воспринимал эти штучки с поистине ангельским терпением, не без основания полагая, что собака за свой характер не отвечает: такой уж ее воспитали; известное дело — каков поп, таков и приход. Однако в конце концов фокусы Дези ему надоели, и он взял ее на короткий поводок. Тогда такса просто легла на землю.
— Вот что я тебе скажу, барышня, — наклонился к ней Кашпарек. — Ты мне эти шуточки брось, а то пожалеешь! Не будешь вести себя как полагается, так я тебя быстро возьму в оборот, ты у меня узнаешь, где раки зимуют!
Кашпарек не без оснований считал, что сумеет научить Дези хорошим манерам. Как-никак его раннее детство, давным-давно утонувшее во мгле прошлых лет, проходило в деревне, и у них во дворе, как уж водится, всегда бегала какая-нибудь собака. Подростком же он служил в барском имении младшим конюхом, где постоянно имел дело с лошадьми и с охотничьими собаками; попав на действительную, он, как бывший конюх, определен был в артиллерию, к лошадям, а к концу войны, поднявшись после ранения, пошел в конский госпиталь, санитаром. Словом, с животными обращаться он за долгую свою жизнь научился. Сейчас, присев возле Дезике, он погрозил ей пальцем; такса заворчала и попыталась схватить палец, мелькающий перед глазами, на что Кашпарек ответил ей молниеносной оплеухой. Дези была несказанно этим удивлена; Кашпарек же, не дожидаясь, пока она очухается и снова предпримет агрессивные действия, крепко взял ее за загривок, не давая ни двигаться, ни кусаться. Такса рычала, скулила, крутила задом, пятилась, чтобы высвободиться из уверенных пальцев Кашпарека, но все было бесполезно. Он спокойно держал ее; когда Дези наконец поняла, что Кашпарек сильнее, и перестала вырываться, он, легонько тиская и поглаживая ее за ушами, заговорил: «Такая старая грымза, двенадцать лет на свете живешь, ей-богу, могла бы уже научиться ходить на поводке, да и не верю я, что ты не умеешь. А пока ты на поводке, ты пойдешь туда, куда я тебя поведу, иначе получишь такую оплеуху, что искры из глаз посыплются». Дезике, исподлобья поглядывая на Кашпарека, кисло моргала слезящимися глазами и ничего не отвечала. Она была оскорблена до глубины души.
