— Вставай, Друж.
Я встану, решил Друж, встану, во что бы то ни стало. Хозяин просит, надо подчиниться. Но лапы, лапы совсем не слушаются, тело чужое, оно отказывается повиноваться. Дружа стошнило. Пришло временное облегчение.
Они снова побежали. А навстречу шли люди, их совсем не волновала собака с окровавленным носом; люди были счастливы; хмельное счастье не совместимо с горем. Друж страдал; люди смеялись. Он скулил; они смеялись. Смеялись в унисон с его болью.
…Мария Тихоновна стояла у припаркованной недалеко от подъезда машины.
— Денис, что… Господи! Друж…
— Петарда взорвалась, Маша. Нос поврежден.
— С глазами все в порядке?
— Глаза не пострадали. Вроде бы не пострадали.
— Поезжайте, Денис. Поезжайте!
Хозяин открыл заднюю дверцу, помог Дружу забраться на сиденье. Тот лег и закрыл глаза. Слабость настойчиво отбирала последние силы. И ведь нос почти перестал болеть, кровь запеклась тонкой корочкой, а слабость не отступала. Внутренности горели огнем, тело тряслось в лихорадке. Сделав вдох, Друж подолгу не мог выдохнуть, приходилось вытягивать шею, высовывать язык, выталкивая застрявший в горле выдох сиплым кашлем.
— Денис, езжайте осторожно, — обеспокоенно сказала мужу Мария Тихоновна. — Не гони, ты выпил…
— Бумажник, Маша! Где бумажник?
— Держи. Денис, обещай ехать аккуратно.
— Маша, я позвоню.
— Господи, — повторила Мария Тихоновна, когда машина, сорвавшись с места, помчалась по вычищенной дворником дороге.
В клинике Дружу сделали укол антибиотика, обработали рану на носу и наложили повязку. Дениса Евгеньевича обязали ежедневно менять повязку, делать уколы и в конце недели явиться на осмотр.
Всю обратную дорогу Друж проспал крепким сном, а очнулся от настойчивого прикосновения хозяина. Тот предлагал выйти из машины.
— Приехали, Друж.
Очень хотелось спать, лапы передвигались с трудом, во время ходьбы вело в сторону.
— Это от уколов, — сказал Марии Тихоновне Денис Евгеньевич. — Жить будет! Меня другое беспокоит…
Друж добрел до подстилки и упал, едва не раздавив перепуганную Вильку.
Сон подействовал благотворно: проспав чуть больше восьми часов, Друж сумел подняться на лапы без особых усилий. Шевельнул носом, ощутил неприятное покалывание, зарычал. Хотелось снять повязку, но Мария Тихоновна не разрешила.
Друж смотрел на хозяйку и будто не узнавал ее. Вот она, Мария Тихоновна, стоит совсем рядом, говорит о необходимости ношения повязки, что-то говорит о скором гулянье Вильке, а сама для Дружа полностью обезличена. Для него, для Дружа, обезличена. Друж не чувствует ее запаха, он вообще перестал чувствовать запахи. Квартира ничем не пахла, Друж втягивал через повязку теплый воздух, и тот нес в себе пустоту. Ни единой ароматной ниточки, ни намека на струйку вкусного, кислого, резкого или острого духа.
