Он уже собрался подняться и побежать за отцом, когда мать открыла глаза. Пошевелилась немного, посмотрела сначала на сына, потом на Аннику.
— Анника, будь добра, принеси мне стакан воды. Анника поспешно вышла из комнаты. Мать села.
Она вдруг стала такой, как всегда, — будто это не она только что лежала на полу как мертвая.
— Значит, я тебе все-таки не совсем безразлична. Ян-Эрик замер. Сначала он не понял, что она имеет в виду, он просто сидел не шевелясь. По его щеке медленно текла слеза.
Мать встала, но он не мог двинуться с места. Он следил за ней взглядом, она подошла своей кровати и опустилась на нее.
— Что ты имеешь в виду? — выдавил он наконец.
— Ты же так хочешь, чтобы завтра пришел именно папа. А меня даже не спросил.
— Но я хочу, чтобы ты тоже пришла! Я же говорил тебе! Я тебя тоже спрашивал!
— Ты точно хочешь, чтобы я пришла?
Слезы снова полились из его глаз.
— Конечно, очень хочу!
Она вдруг закрыла лицо руками, и плечи ее задрожали, как будто от рыданий. Слезы у Яна-Эрика тут же высохли, он поднялся, подошел к матери и коснулся ее руки:
— Прости, мама. Я хочу, чтобы ты пришла, я хочу этого больше, чем чтобы пришел папа. Прости!
Вернулась Анника со стаканом воды, мама вытерла глаза и поставила стакан на тумбочку.
— Все в порядке, я поговорю с отцом, чтобы он тоже пришел.
* * *
Улучшений нет, скорее наоборот. Честно говоря, Аксель слишком плох для того, чтобы находиться у нас, — ведь мы занимаемся реабилитацией пациентов, — но, поскольку речь идет именно о вашем отце, мы решили оставить его здесь. В другом учреждении ему вряд ли смогут предоставить отдельную палату, поэтому, приняв во внимание его известность и учитывая его имидж, мы решили сделать исключение.
Так сказал доктор, и Ян-Эрик выразил ему благодарность. Потом он провел с отцом час и убедился, что доктор прав. Поддерживать контакт с отцом становилось все труднее. Ян-Эрик пытался держать его в курсе новостей и культурных событий, но не знал, понимает ли его Аксель.
Ян-Эрик не любил эти визиты. Он долго мечтал о том, чтобы их роли с отцом поменялись, однако, когда это наконец случилось, он не испытал удовлетворения. И даже не знал, станет ли он горевать, когда Аксель умрет. Как отпустить то, чего он никогда не имел?
Не выключая двигателя, Ян-Эрик вышел из машины и открыл ворота. Подумал, что пора вызвать садовника. Клумбы стали коричневыми от увядших многолетников, всюду лежала палая листва. В траве валялась балясина от беседки, которую соорудили, когда он был в Штатах, но которой никогда не пользовались. Гравийная дорожка, извечная докука детства, поросла травой, и Ян-Эрик обрадовался, что мать не видит этого. Она следила за границей между дорожкой и газоном так, словно здесь проходила граница между жизнью и смертью, а он, Герда и Анника должны были всегда стоять на страже этой границы.
