— Не думаю, чтобы его разум был злее вашего или моего, — возразил Воннакотт.
— Конечно, — согласился Квистус. — Но злобу, зверства и жестокость нашего поколения, мы легко можем изучить. Перед желающими читать лежит открытая книга. По документам мы можем узнать и исторических людей: Нерона, Александра VI, Тита, Синюю Бороду…
— Но, дорогой мой, — улыбнулся Воннакотт, — вы вдались в какую-то статистику преступности.
— Это единственная наука, стоящая изучения, — возразил Квистус. Затем, после паузы, во время которой лакей поставил перед ним вино и бисквиты, он спросил: — Вы бывали на скачках?
— Иногда, — замялся над неожиданным вопросом собеседник. — У меня также есть свои слабости.
— Наверное, масса преступлений совершается на этих скачках?
— Возможно, — согласился Воннакотт, — при мне никогда ничего не случалось.
Квистус задумчиво кусал бисквит.
— Жаль. Очень жаль. А я думал пойти туда. Говорят, что нигде нет подобного разврата. — После нескольких мимолетных улыбок Воннакотт взглянул на Квистуса. В обычно кротких голубых глазах виднелась жестокость, а вокруг губ была необычайно суровая складка. Какое-то раздражение совершенно изменило выражение этого всегда спокойного лица. Руки, державшие нож и бисквиты, нервно дрожали.
— Боюсь, что вы нездоровы, дорогой, — сказал он.
— Нездоров? — немного вызывающе рассмеялся Квистус. — Я себя чувствую в десять раз моложе, чем вчера в это же время. Я никогда себя не чувствовал так хорошо. Я могу… — Он остановился и подозрительно посмотрел на Воннакотта. — Нет, я не скажу вам, что я могу сделать.
Он докончил свой стакан белого вина и бросил салфетку на стол.
— Пойдем, покурим, — сказал он.
В курительной, внимательно наблюдавший за ним Воннакотт осведомился, почему его так интересует преступный элемент скачек. Квистус опять подозрительно взглянул на него.
— Я же говорил вам, что займусь криминологией. Это полезная и интересная наука. Но, кажется, эта тема вас не интересует, — спохватился он со своей обычной вежливостью. — Оставим ее. Вы не думайте, что я совсем перестал интересоваться обществом; что, в конце концов, имеете вы против Гриффиртса?
Воннакотт объяснил, и мирных полчаса за кофе и сигарами, как все хорошие люди, они беседовали о непригодности Гриффиртса и обменивались мнениями о маленьких слабостях членов совета антропологического общества. Квистус рассуждал так здраво, что Воннакотт, закурив сигару на спиртовой лампе в вестибюле клуба, задумчиво посмотрел на него и сказал сам себе:
