Торжище брака - Вера Ивановна Крыжановская

В чудный майский вечер 1879 года несколько молодых девиц с воодушевлением болтали в обширном дортуаре, рассматривая содержимое бесконечного числа ящиков и картонок, разбросанных по полу и столам, которые стояли между кроватями, однообразно застланными белыми шерстяными одеялами.

Волнение пансионерок было вполне понятно. Все они находились накануне столь нетерпеливо ожидаемого дня. Завтра, после обедни и раздачи дипломов, они навсегда расстанутся с аристократическим пансионом Гортензии Виллис, вступят в светскую жизнь, столь заманчивую с виду, в которой каждая из них, наверное, рассчитывала найти счастье.

Молодые девушки без устали примеряли наряды, присланные им из дому, сравнивали и любовались ими. Мало-помалу они разбились на группы, и вопрос о нарядах сменился мечтами о будущем. Четыре девушки устроились у открытого окна и вполголоса беседовали об ожидающих их летних и зимних удовольствиях.

Одна из них, обладавшая очень громким голосом, отличалась особенной неутомимостью при перечислении предстоявших ей балов и вечеров, а также костюмов и бриллиантов, которыми она собиралась блеснуть на них; но с особенным удовольствием она останавливалась на многочисленных победах, которые она, без всякого сомнения, будет одерживать в свете.

Эта неутомимая воркунья, отличавшаяся высоким ростом и замечательно крепким телосложением, имела самую обыкновенную, хотя и решительную фигуру: чересчур развитый бюст, громадные руки и малосимпатичное лицо, которому большой рот, белые, острые зубы и вздернутый нос придавали какое-то вульгарное выражение. Звали ее Екатерина Карповна Мигусова. Она была дочерью одного очень богатого купца, сумевшего, благодаря своим миллионам, проникнуть в высшее общество, охотно посещавшее роскошные праздники и лукулловские обеды, устраиваемые в его великолепном доме. Он отдал свою дочь Екатерину в аристократический пансион госпожи Виллис не только с целью дать ей хорошее образование, но и ради того, чтобы она могла завязать знакомства с аристократическими семействами.

— А ты о чем грустишь, Тамара? — спросила одна из пансионерок, перебивая болтовню Мигусовой и обращаясь к одной из молодых девушек, которая давно уже умолкла и сидела в глубокой задумчивости.

— Нет, Надя, я не грущу, а просто задумалась о предстоящем отъезде, — ответила Тамара, целуя свою подругу, красивую блондинку.

— Если бы она и загрустила, то в этом ничего нет удивительного! Нельзя назвать особенно приятной перспективу покинуть Петербург и своих родных, чтобы ехать в Швецию, к чужим людям! — вмешалась в разговор Мигусова. — Откровенно сказать, я ничего не понимаю в дикой идее твоего отца, и на твоем месте, Тамара, я категорически объявила бы ему, что не хочу ехать! Отец очень любит тебя и, конечно, видя твою настойчивость, уступит твоему желанию.