Будь она молодой, хорошенькой женщиной, страдало бы только его мужское тщеславие. Но Клементина со своей небрежностью, невзрачностью и угрюмостью с трудом воспринималась им как женщина. Влюбиться в нее было невозможно; по всей вероятности, в нее никто не влюблялся. И ей, вероятно, ни разу не приходила в голову шальная мысль в кого-нибудь влюбиться. Для его мальчишеской фантазии представить влюбленную Клементину было чудовищно-невозможно, к тому же, по его мнению, ей было около пятидесяти. Но, отбросив ее угрюмость и эксцентричность, он все-таки признавал, что она недурного сорта и, в чем уже не было никакого сомнения, — хороший художник.
Клементина могла выглядеть гораздо моложе и привлекательнее, чем представлялось Томми. Ей было всего тридцать пять. Много женщин гораздо старше, и еще с меньшим правом на красоту, порхают по свету, разбивают мужские сердца, пуская в ход все очарование слабого пола. Для этого им нужно только уметь причесываться, обращать побольше внимания на свое лицо и более или менее хорошо одеваться.
Хотя мужчины вообще до смешного невзыскательны к женской красоте, но Клементина Винг по своей непривлекательности была вне конкуренции. Ее черные жесткие волосы были всегда растрепаны; цвет лица темный и лоснящийся; нос с раннего младенчества не пудрился, а на лице, даже во время путешествия, часто виднелись следы масляной краски. К тому же она страдала обилием всяких линий и морщин. Ее лоб между черными нависшими бровями пересекала глубокая борозда. Морщины около глаз от привычки при рассматривании модели морщить все лицо, как мартышка, приобрели огромные размеры. Одета она была обыкновенно в какую-нибудь старую блузу, старую юбку и старую шляпу, надвинутую где-нибудь в спальне или студии, без всякого вкуса, без малейшей претензии нравиться. Если прибавить к этому ее угловатую сухую фигуру и лицо, постоянно украшенное каким-нибудь цветным бликом, то вполне простительно, что Томми Бугрэв видел в ней не женщину, а художника, который каким-то чудом не родился мужчиной.
Клементина положила палитру и кисти и отодвинула мольберт в сторону.
— Я без натуры больше ничего не могу сделать! К тому же темно. Позвоните, чтобы дали чаю.
Она сняла свой халат, осталась в старой, коричневой юбке, грязной, расстегнутой сзади белой блузке и со вздохом облегчения упала в кресло. — Так хорошо посидеть, — вздохнула она.
Она простояла весь день. И ей бы очень хотелось чаю. Может быть, он поможет ей избавиться от вкуса брюк во рту.
