— Идиот, — объяснял ему Брюхо, — ты можешь продержать их так месяц, другой, третий. Потом они, наконец, раскусят, что ты гребаный фуфел, никто и зовут тебя никак. И на следующий день к тебе придут мусора. Если ты, падаль, при них еще и говорил обо мне, прикрываясь моим именем, я тебя покрою твоим же ротвейлером прямо сейчас.
— Нет, Брюхо, — мямлил здоровенный Гриня, даже не думая возмутиться, — тебя никто из них не знает и в глаза не видел.
— Это понятно, — продолжал Брюхо. — Но что они слышали обо мне?
— Ничего, бля буду…
— Ты и так блядь, — отмахивался Брюхо, — таким родился, таким и подохнешь. Завтра же прекрати забирать у девок их лавэ. Мне твоя доля не вперлась, если от нее статьей воняет. Получай только кассу от комнат и молись, чтобы я этого у тебя не отобрал.
— Но это же разница в десятки тысяч…
— Да хоть в сотни, придурок, — морщился Брюхо. — Ты адвокатам больше отдашь, когда тебя твои шлюхи сольют.
Интересно, что, в конце концов, все получилось именно так, как пророчил Брюхо. А может быть, он сам приложил к этому руку, поняв, что полагаться на ничтожного Гриню нельзя. Двое девушек дали показания в полиции, посадив сутенера на двенадцать лет, одна попросилась уехать домой в Омск, а еще две стали благополучно работать на местах Брюха, я общалась с ними лично, и обе были вполне довольны переменами в своем положении.
Ко мне то и дело обращались, чтобы я побеседовала с какой–нибудь девчонкой, порой даже не из «Рандеву». Так однажды по просьбе Лохматого я съездила на съемную квартиру, где он селил работниц из массажных салонов. Там в одиночестве сидела совсем молоденькая худая, как щепка, девушка с правильным овальным личиком. Мне сразу бросился в глаза этот идеальный овал вокруг больших бархатных глаз, вздернутого носика и пухлых губ.
Как–то ее лицо контрастировало с угловатым тельцем подростка, и я сразу подумала, что передо мной тупая малолетняя наркоманка. Но я оказалась не совсем права.
— Анна, — протянула я руку, усаживаясь рядом с девушкой на диванчик.
— Изабелла, — ее ручонка оказалась влажной и прохладной.
— И где же так людей называют?
— Я из Петербурга.
— А родилась где? — спросила я, привыкшая, что лимитчицы обычно пытаются выглядеть уроженками города, который заманил их в свои сети.
— Там же, — ответила девушка. — Моя прабабка погибла в блокаду. Бабушка успела вывезти маму…
— И как мы здесь оказались? — я не собиралась выслушивать историю ее семейства.
— Сама не знаю… — на глазах Изабеллы выступили слезы.
