— Все, хватит на сегодня, — оборвал, наконец, авторитет бессмысленное словоблудие вокруг недавних событий. — Кто хочет, искупайтесь в море — и назад, в Тель-Авив! А то лавки без присмотра остались.
Я вспомнила эти слова из анекдота про умирающего еврея, который не может смириться с тем, что дети обступили его, ожидая завещания, и никто не думает о самом главном — бизнесе!
— Блин, столько отмотали сюда на двух машинах, — огорчился Лохматый, — теперь еще четыреста кэмэ назад пилить…
— Не ной, бродяга, — сказал Брюхо отвердевшим голосом. — Будете меняться за рулем. Не хрен вам здесь больше делать, — он махнул рукой, украшенной перстнем Фаберже, будто отгоняя муху. В его глазах, уставленных сквозь очки на меня, читался голод…
Утро подняло легкую рябь на голубом заливе, горы вокруг него тонули в розовой дымке и были прекрасны, как во второй день творения, в номере почти бесшумно работал кондиционер, и Брюхо целовал меня с ног до головы, даже не позволив разбинтовать ступни, чтобы помыться.
Он был похож на робкого мальчика, впервые влюбленного, и я совершенно потерялась от его ласк, потому что я знала, что это совсем другой человек, и не могла понять, где он настоящий. Его близорукий беспомощный взгляд, моя влага на его языке, нежные пальцы, — все это никак не увязывалось с жестким и расчетливым уголовником, каким он без сомнения был для всех, кто его знал.
— Ты так и не расслабилась, — с упреком произнес он, вытягиваясь рядом.
— Для меня было бы проще, если бы ты не заметил, — тихо сказала я. Его чуткость задевала больше, чем обычное хамство клиентов.
И тут я сказала фразу из числа тех, которыми гордилась, неожиданную, способную разбудить что–то потаенное в сердце мужчины.
— Знаешь, — шепнула я, прижимаясь к этому матерому уголовнику, — ты целуешь меня, как девочка. Я даже выразить не могу, как мне нравится…
Не зря я доверилась своей интуиции — Брюхо нисколько не разозлился, а наоборот — прижал меня изо всех сил, и я почувствовала, что его естество напряглось — это через пять минут после финального аккорда. А ведь ему было уже за пятьдесят — все мое тщеславие проститутки торжествовало в этот момент. Я приняла его в себя с воодушевлением настоящей любовницы, и даже испытала нечто, похожее на чувство единения и экстаза, когда он вновь наполнил меня семенем.
— Ты еще не забыла о моем предложении? — спросил он через минуту.
— Каком предложении?
— Родить мне ребеночка.
И я поняла, что есть ракурс, в котором он даже беззащитнее меня.
