— И включаю. Потом слегка заправлю бутылочкой водочки. Выходит напиток, под названием «косорыловка».
— Какие у вас отношения с механиком? — начал подходить к делу Рябинин.
— Чай, он не баба, чтобы отношения, — усмехнулся водитель.
— А с директором?
— Я встречаю его во дворе раз в месяц и слов без буквы «с» не говорю.
— То есть?
— Слушаю-с, готов-с, так точно-с.
Рябинину показалось, что инспектор от нетерпения присвистнул: Петельникова тянуло к главному, к разговору о сути преступления, к механику, которого почему-то не было на заводе. Но следователь к этому главному шёл исподволь, словно подкрадывался. И всё-таки, давимый молчаливой силой инспектора, Рябинин сказал прямо:
— Теперь рассказывайте про хлеб.
— Про какой хлеб?
— Начните с горелого.
— Я ж говорил… Во дворе хлеб горелый рассыпан. Дай, думаю, соберу да кому-нибудь продам на бутылку пива…
— А зачем понесли его в подвал?
— Спрятать пока.
— А в подвале лежал другой хлеб, хороший.
— Я и сам встал обалдевши. Смотрю, ё-моё — гора хлебца навалом. Только начал высыпать, а этот зубр меня клешнями поддел под селезёнку.
Рябинин встал, подошёл к сейфу, вытащил оттуда чёрную буханку и положил на стол, на чистый лист бумаги. Хлеб замерцал антрацитным блеском. Башаев прищурился раздражённо, точно следователь сделал что-то неприятное или незаконное.
— Этот хлеб сгорел не в электропечи, — сказал Рябинин.
— А где же?
— Он обожжён паяльной лампой.
— Мне это без разницы.
— У вас нашли паяльную лампу…
— По работе нужно.
— На верстаке нашли корки хлеба…
— Ел.
— На прошлом допросе вы сказали, что хлеба не едите…
— Когда ем, когда не ем.
— Там же нашли сухие корки в копоти…
— А может, я сухарика захотел? — разозлился Башаев. — Могу я сделать себе сухарик, а?
— Отвечайте не вопросом, а определённо.
— Определённо: захотел сухарик и спёк путём паяльной лампы.
— Так и запишем в протокол — для смеха.
— Я смеху не боюсь.
Петельников вроде бы ничего не сделал, но Башаев повернул к нему голову с угодливой готовностью. Инспектор тяжело и предвещающе вздохнул:
— Вот что, мужик. Ты здесь туфту гнал про свою сермяжную жизнь, с чего, мол, и начал керосинить. А ведь ты «краплёный», «сквозняком» в молодости согрешил ради трёх кусков «шуршиков». А?
— Не понимаю я вас, — неуверенно отозвался водитель.
— Что, жаргон забыл?
— Дела давно минувших дней…
— Конечно, минувших. Но не решил ли ты, выражаясь забытым тобой жаргоном, «слепить нам горбатого», а выражаясь культурнее, «заправить фуфель», что в переводе означает «мазать чернуху» или «гнать туфту»? А?
