— А о чем тебя спрашивать?
— Кто я?
— Ты — Казимерас, — сказал тот, кто назвался Ароном.
— Да.
— Ты гасишь по субботам у евреев свечи.
— Да. Скоро будет пятнадцать лет. — Казимерас приосанился. — Хорошая работа. Чистая. Придешь, дунешь, и все.
— И сколько ты их за пятнадцать лет погасил?
— Разве упомнишь.
— А я помню.
— Ты что, тоже гасишь?
— Тоже, — ответил тот, кто назвался Ароном.
— Но ты же еврей?
— Еврей.
— Еврею грех гасить, — сказал Казимерас.
— Смотря какие свечи, — ответил тот, кто назвался Ароном, и слил из чугуна воду.
— Свечи все восковые… все одинаковые, — усомнился Казимерас.
— Только на столе.
— А где ж еще?
— Где еще? Вот здесь, — сказал тот, кто назвался Ароном, и ткнул себя в грудь.
— В сердце?
— В сердце, — сказал человек в ермолке. — Одну столько лет гашу и погасить не могу.
— Как же ты ее погасишь? — простодушно спросил Казимерас. — Сердце погаснет, и она погаснет, — добавил он и покосился на кровать, где храпел Рахмиэл.
— Она и тогда не погаснет, — тихо сказал тот, кто назвался Ароном, и разворошил кочергой угли.
— Что же это за свеча? — удивился Казимерас и заморгал суеверными глазами.
— Садись. Сейчас мы с тобой полакомимся, — перебил его тот, кто назвался Ароном.
— А Рахмиэл?
— Рахмиэл болен. Пусть отдыхает.
— Только… только молоко я не буду… Молоко для Рахмиэла, — предупредил Казимерас.
— Молоко и я не буду.
Они сели за стол и стали вылавливать из чугунка картофелины. Казимерас ел медленно, время от времени поднимал свои белесые, состоявшие как бы из одного белка, глаза, разглядывал потолок, качал крупной, как пень, головой и гадал, что же это за диковинная свеча, которая горит в сердце и которую нельзя погасить.
— Давно ты знаком с Рахмиэлом? — осведомился тот, кто назвался Ароном.
— Давно. Он меня к Маркусу Фрадкину и привел. Привел и сказал: «Господин Фрадкин! У него, — то есть у меня, — не легкие, а кузнечные мехи. Он любую свечу за сто шагов погасит!» Маркус Фрадкин поначалу Рахмиэлу ни в чем не мог отказать.
— Почему?
— За Арона, видно.
Казимераса так и подмывало спросить чужака, правда ли, что он и есть Арон, но он не решался. Спросишь и еще Рахмиэлу повредишь. В конце концов пусть разбираются сами, нечего ему, Казимерасу, в еврейские дела встревать. Он, конечно, Рахмиэлу по гроб благодарен, торчать бы ему где-нибудь в деревне или надрываться на лесоповале, но зачем злить Маркуса Фрадкина или сына корчмаря Семена. Семен сюда недаром прибегал, что-то вынюхивал, высматривал, выискивал. Будь чужак и Ароном, Рахмиэлу от этого какой прок? Явился, можно сказать, на похороны. Казимерас и сам старика похоронит, и даже помолится за него, пусть не в синагоге, пусть в костеле, за хорошего человека любому богу можно помолиться и бог не осерчает. Опоздал, Арон, опоздал…
