— А где ты в рекрутах служил? — все же спросил Казимерас у того, кто назвался Ароном.
— На турецкой границе.
— Ишь ты! — чуть ли не с завистью воскликнул Казимерас. — А как они выглядят?
— Кто?
— Турки. Как евреи или как мы?
— Как евреи.
— И у них по субботам гасят свечи?
— А тебе что, к туркам захотелось?
— Вдруг судьба занесет. Тебя же туда занесло?
— Занесло, занесло, — нараспев повторил тот, кто назвался Ароном. — Куда только меня не заносило!..
— А я все время на одном месте сижу, — пожаловался Казимерас.
— Что же тебя держит? Свечи?
— Коза, — ответил Казимерас.
— Козу продать можно.
— Продать-то можно, но она без меня сразу и подохнет.
— Почему? Трава в другом месте не та?
— Трава-то та. Да ее только доить будут.
— А что с козой еще делать? — удивился тот, кто назвался пасынком Рахмиэла.
— Любить… Это человек без любви может… а коза — нет… Коза и года не протянет… сразу подохнет. — Казимерас помолчал и спросил — Ты теперь с Рахмиэлом до конца будешь?
— До какого конца?
— Ну… этого…
— Не знаю, — сказал тот, кто назвался Ароном.
— Дела?
— У тебя одна коза, а у меня целое стадо…
— Но стадо… стадо… как же любить целое стадо?
Казимерас встал из-за стола, согнул указательный палец, поправил усы, кашлянул сухо, отрывисто, почти сердито.
— Если Рахмиэл до вечера не встанет, — сказал он, — я заменю его… В ночь на субботу и по праздникам я всегда сторожу за него…
— Сегодня не пятница, и до праздников еще далеко, — ответил тот, кто назвался Ароном. — Крышу бы надо починить. На голову течет.
— Надо бы, — буркнул Казимерас. — Да Рахмиэл не дает. Денег, говорит, на нее жалко. А гвозди, сам знаешь, нынче дороги. За горсть Спиваки ох, как дерут. Вернется, говорит, Арон, он и починит. Рахмиэл и деньги для него копит.
— Деньги для Арона? — оживился человек в ермолке.
Казимерас почувствовал, что сболтнул лишнее, и зачастил:
— Какие там деньги! Гроши! Дай бог, чтобы на похороны хватило. Хотя Рахмиэл не хочет лежать со всеми вместе. Лучше, говорит, отдельно… где-нибудь на огороде… А я говорю: лучше вместе… Вместе и под землей веселей. И потом все мертвые — братья. Нет среди них ни лесоторговцев, ни козопасов, ни ночных сторожей… все равны… И крыша одна на всех… и не течет… А он: нет и нет. Если Рахмиэл, не дай бог, умрет, что мне делать?
— Встать пораньше, подоить козу и принести молока, — сказал тот, кто назвался Ароном. — Принесешь и поставишь на стол. И каждый, кто к нему придет, будет смотреть на глиняную миску и думать о том, что все на свете не выпьешь.
