Это была еще одна странная здешняя штука — взрослые люди, вот хоть дворник или прачка, обращались к ней (ну ладно, к Поле), двенадцатилетней девчонке, на «вы» и по имени-отчеству. А она могла говорить им «ты» — то есть она бы не стала, и Василий Савельевич ни за что не позволил, но никто бы не удивился, если что.
— Спасибо, я уже совсем здорова, — чинно ответила Геля.
— Ну, слава богу, слава богу, — закивал тот.
Он часто у них бывал. Аннушка, не в пример другим кухаркам, терпеть не могла, когда у нее на кухне ошивались всякие бездельники, но Матвея Кондратьича привечала, поила чаем и развлекала разговорами — «за беспокойство» (беспокойство постоянно причинял дворнику господин Рындин и его непотребные пациенты — хитровская рвань).
Господин Рындин, легок на помине, вышел из парадного, посмотрел на небо, на Гелю, нахмурился и вдруг виновато сказал:
— Тиран я, голубчик, да? Старый тиран… Передержал тебя дома… Вон как выпорхнула — как воробей из горсти…
Василий Савельевич выглядел таким несчастным, что Геле стало стыдно — зачем боялась? Зачем сторонилась? Он, наверное, ужасно огорчался, что любимая дочка его дичится. И вовсе он не злой, просто слишком умный, бедняжечка, от этого и взгляд такой нехороший.
Она взяла доктора за руку:
— Ничего страшного, папа. Поедем скорее, куда там мы собирались.
— Извозчика вам кликнуть? — услужливо спросил дворник, но Василий Савельевич отмахнулся:
— Я сам, — выскочил на тротуар, стащил перчатку и как свистнул в два пальца!
Геля даже немножко повизжала и в ладоши похлопала — никто из ее знакомых не умел так замечательно свистеть!
На свист прибежала лошадь! Настоящая лошадь! Рыжевато-коричневая, с чуткими ушками и белой звездочкой во лбу, вся плюшевая, как игрушечная, — только живая! Коляской, в которую она была впряжена, правил бородатый дядька в шляпе, похожей на перевернутую кастрюлю, но это все было неважно, а вот лошадь!
— Можно, я ее поглажу? Можно? — заканючила Геля.
Доктор вопросительно взглянул на дядьку в кастрюльной шляпе.
— А чего ж нельзя? Не тревожьтесь, барин, Любушка моя смирная, не обидит.
Геля дотронулась до белой звездочки, погладила пушистую рыжую челку и все никак не могла наглядеться на чудесную лошадку, все гладила и гладила.
— Да что ж вы, барышня, так около нее упадаете? Али лошади никогда не видали? — посмеиваясь, спросил извозчик.
Геля кивнула, покачала головой, снова кивнула — ах, неважно, пусть сами разбираются.
— Болела она долго. В первый раз за три недели из дому вышла. Всему и радуется, — объяснил Василий Савельевич и добродушно поторопил дочку: — Едем, голубчик, едем, — подал руку и помог взобраться в коляску.
