– Ну, – ответил тот, – нормальный учитель. У нас его любят.
– Он не должен был ставить мне тройку, – хмурясь, продолжал Роман.
– Конечно, конечно, – едва заметно улыбнулся Костя. – Вот и отвечай следующий раз, не молчи. У нас все знают, что тройка у Савельича хуже двойки.
На перемене Костя посоветовал Роману не задираться без причины – в классе этого не любят. Роман неожиданно взорвался:
– Пусть не любят. Плевать!
Костя усмехнулся:
– Твое счастье, что Синицына сейчас болеет… Она бы тебя…
– Кто такая? Комсорг ваш, что ли? Ну так я не комсомолец.
– Да нет, не комсорг, просто девчонка одна.
– Эй! Братцы-кролики! – закричал тонким голосом розовощекий Черникин, когда все зашли в класс. – Полундра! Важное объявление. – Он театрально отставил ногу, по-петушиному, колесом, выставил грудь. – Уважаемые товарищи, дамы и господа! Сегодня после уроков редколлегия нашей стенной газеты проводит заседание товарищеского суда.
– Какой суд, над кем? – удивился белобрысый, очкастый Вовка Пономарев.
– Над Табаковым. Всех желающих просим остаться, – посмеиваясь, закончил Черникин.
Костя настороженно смотрел на него.
– А за что-судить-то будут? – спросил он, как будто речь шла о ком-то другом.
– Гм, вроде не знаешь. За то, что не выполнил поручения.
– Ах вон оно что… – Костя натянуто улыбнулся. – Я не сочинил стихотворения к празднику, – пояснил он Роману. – Газета вовремя не вышла.
– А ты пишешь стихи? – удивился Роман.
– Бывает…
Мосле уроков осталось несколько человек. Черникин рьяно распределял роли.
– Ты, Вовка, будешь защитником, – обратился он к Пономареву. – Ты, Чугунов, судьей, а я прокурором.
– А чего его, бедолагу, защищать? – протянул Пономарев. -Не хочу быть «пристяжным» поверенным.
– Нет, будь «пристяжным». Надо, чтобы по всем правилам.
– Можно и мне? – Роман решительно поднял руку.
– Давай, Гостев. -Черникин дружески кивнул Роману. Он не воспринял всерьез их размолвку. Вернее, даже не размолвку, а высокомерие Романа.
Костя со смущенным и чуть даже виноватым лицом устроился на «скамье подсудимых».
После своей короткой и не слишком серьезной обвинительной речи Черникин предоставил слово защитнику. Роман поднялся, обвел всех внимательным взглядом, откашлялся. Нет уж, он дурака валять не будет. Суд так суд.
– Меня возмущает вся эта инсценировка. Неужели здесь никто не понимает, как это оскорбительно для его человеческого достоинства? – Он сделал паузу, но никто ему не возразил. (Присутствующие перестали улыбаться.) – Насколько мне известно, стихи пишут по вдохновению. А как можно принуждать к вдохновению, да еще судить за то, что его не было? Глупо. Если не хуже.
