Вместе с тем, с того же самого первейшего мгновения человек приобрел внутренне и некоторые иные черты. Черты иные совершенно, и потому почти каждый день наблюдал Игнат где-то там, в своем внутреннем «я» внезапную и необъяснимую перемену. Будто кто-то пинком нахальным и властным распахивал с грохотом настежь прозрачно невидимую перегородку, и оттуда, потирая усмешливо лапки, а то и просто хохоча во все горло, шаловливо выпрыгивало нечто ему совершенно не свойственное, циничное, безжалостное… То, что до поры до времени таилось там тихо и незаметно, верно зная, что суетиться особо и не нужно, его час и так непременно наступит.
И если бы Игнат порой, как некоем воображаемом реалити-шоу при-стально взглянул на себя со стороны, то убедился бы тот час, что в чем-то даже и переплюнул с запасом тех самых «злых» отрицательных персонажей, которых так ненавидел — ненавидел, когда читал книги, или смотрел кинофильмы. Тем более, что вообразить ему это было совсем нетрудно, ведь он и сам в те годы не раз становился объектом различных подобных, вполне обычных в мальчишечьей жизни забав. «Гвардеец», «пацанчик»… все это было так относительно там, за порогом своего класса… Там была улица, свой микромир, своя иерархия.
Неизменно чаще всего было другое.
Даже в своем классе определенное место в иерархии, завоеванное в сотнях борцовских поединков на школьном дворике, необходимо было подтверждать постоянно. И не все здесь зависело только от себя самого. Тот же Славик Малько, например, в первом классе мог с любым из ровесников спорить смело, но потом словно остановился в росте. Через несколько лет он был почти на голову ниже любого из гвардейцев — так совершенно неожиданно он вдруг превратился де факто в пацанчика, пацанчика безнадежного, забавляться над которым, как над весьма опасным прежде соперником было теперь для многих еще более в охотку.
Наоборот, одноклассник дружка лучшего Витьки по прозвищу «Генка-Артист» всего лишь за одно лето так вытянулся, что даже и не узнать было.
— Знаешь, кто у нас в классе теперь «самый здоровый»? — поведал однажды как о диве каком-то тоже заметно повзрослевший Витька. — Генка-Артист! А помнишь, рассказывал, как его дрючили… Зато теперь, психопат какой-то, кто б раньше подумал! — вчера вот об Сережку Матвеева в ощеп указку сломал.
— За-адаст он теперь вам перцу! — заметил на это уверенно Игнат. — Еще и не то увидишь.
И действительно, он уже не раз примечал, как бывший объект прежних насмешливых забав, повысив неожиданно и для себя незавидный свой статус, словно изо всех сил поспешает сполна компенсировать свои прежние мытарства. Нечто подобное, кстати, Игнат наблюдал неоднократно и впоследствии в мире «взрослом», когда «взрослые» забавы внешне и совершенно другие, но по причинам своим, да и по сути первичной те самые… Те самые, «детские».
