4 Страшный сон
Два раза в год на Первомай и октябрьские праздники был тогда военный парад на Красной главной площади страны, и Игнат вместе со всеми взрослыми обязательно смотрел его дома по телевизору.
«… героический созидательный мирный труд советского народа надежно хранят его доблестные вооруженные силы. Любую агрессию, от кого бы и откуда она не исходила, ожидает незамедлительно сокрушительный отпор!», — вещал уверенно, грозно за кадром торжественный строгий голос.
Стальными, серо-зелеными бронтозаврами тяжко ползли по багровой площади тупоносые цилиндры стратегических ракет.
— Одна такая колбаса штат Техас накроет! — замечали значительно, переглядывались между собой мужчины. — Или пол-Европы ихней… Нью-Йорк сгорит, как спичка.
— Борони Бог той войны и снову побачить! — горячо спохватывалась, торопливо крестилась рядом в ужасе бабушка.
Ее успокаивали, словно посмеиваясь от души с ее старческой наивно-сти:
— Не боись, бабка, Советский Союз! И кто ж теперь на нас сунется?
Игнат тоже усмехался, но слегка и недолго. Он ведь знал, знал прекрасно, что и у «них» тоже очень много таких ракет.
— Мы можем гарантированно уничтожить Советы пять раз! — заявлял снова отважно американский генерал.
На это, однако, ему резонно отвечал его более рассудительный соотечественник:
— Я не знаю, сколько раз их можем мы… Но вот что они нас — раз и навсегда! — это я прекрасно знаю.
Игнат много раз видел на фотоснимках, что случилось с японскими городами после первых в истории ядерных бомбардировок. Но хиросимский «Малыш» теперь и вправду мог показаться лишь «малышом», теперь только одна-единственная стратегическая ракета несла на себе заряд больший, чем заряды всех прошлых, отгремевших когда-то на планете бесчисленных войн.
— Земля содрогнулась! — услышал Игнат однажды в случайном разговоре об одном из подземных термоядерных испытаний. — Сто мегатонн рванули…
И в душе его тоже словно что-то содрогнулось. Десять тысяч Хиросим за раз! А что если весь термоядер… и сразу?
Это даже невозможно было представить. Перед глазами мгновенно восставало лишь то, что будет после… Серая мертвая пустыня, пыль на руинах, пыль в воздухе… Сплошная серая мельчайшая пыль покрывает небо в сплошную так, что и оно кажется сплошь серым от непроглядной удушливой пыли… И силуэт одинокий где-то вдали на горизонте, как жалкий нелепый итог, как сгусток заразной, пропитанной ядами, радиоак-тивно мерцающей пыли… И вспоминалось где-то прочитанное: «Да позавидуют мертвым живые!» — но ведь он-то… Он-то, по сути, еще и не жил.
