— Бвана звал? — спросил Мвинди торжественно, даже хмуро.
— У нас в лагере слишком много ружей и слишком мало патронов.
— Никто не знает. Ты привозишь тайно из Найроби. В Китанге люди ничего не видят. Мы всегда прячем, на виду ничего. Никто не видит, никто не знает. Ты спишь всегда с пистолетом.
— Верно. Но на месте мау-мау я непременно напал бы на лагерь ночью.
— Ты бвана, они мау-мау.
— Тоже верно. Тем не менее, когда отлучаешься из палатки, кто-то должен остаться вместо тебя. Надежный человек с оружием.
— Поставь снаружи, бвана. Только не внутри. Пусть охраняют снаружи. Внутри отвечаю я.
— Хорошо, будут охранять снаружи.
— Если пойдут к лагерю, кругом открытое место. Люди заметят, бвана.
— Я и Нгуи раза три подходили к лагерю, рядом с фиговым деревом, и по лагерю ходили из конца в конец. Никто не заметил.
— Я заметил.
— Правда?
— Дважды.
— Почему же не сказал?
— Разве надо говорить, когда вижу тебя и Нгуи?
— Ладно, добро. Ты понял насчет часового? Если меня и мемсаиб в палатке нет, а тебе надо отлучиться, — ставь часового. Если мемсаиб в палатке одна, а тебе надо отлучиться — ставь часового.
— Ндио, бвана. Почему чай не пьешь? Остывает.
— Сегодня устрою ловушки вокруг палатки. А на дерево повешу фонарь.
— Мзури. Вечером будет большой костер. Кейти сейчас прикажет, привезут дрова, потом шофера отпустит. Только эти люди, мау-мау — они не придут.
— Почему ты так уверен?
— Потому что глупо. Зачем лезть в ловушку? Мау — мау не дураки, они камба.
Я сидел у костра и не спеша потягивал чай. Масаи были мирными крестьянами, реже воинами, но только не охотниками. А камба, наоборот, занимались преимущественно охотой; лучших следопытов, чем они, я не встречал. Однако их охотничьи угодья разорил и опустошил белый человек, и теперь им приходилось охотиться на масайских землях, так как их собственную землю заняли под плантации, и в засуху, когда гиб урожай, скоту негде было пастись.
Прихлебывая чай, я размышлял о линии раскола, здорового, доброкачественного раскола, проходившего в нашем лагере вовсе не между верующими и неверующими и даже не между старыми и молодыми или плохими и хорошими. Люди делились на истинных охотников — и остальных. Кейти стоял особняком. Он был отважным воином и великолепным следопытом, на его опыте, знаниях и авторитете держался порядок, и в то же время он был зажиточным человеком, землевладельцем и консерватором, а во времена перемен консерваторам всегда тяжело. Молодежь, которая и в войне не успела поучаствовать, и охотиться не выучилась, потому что в здешних местах перевелась дичь, и собирательством заниматься не хотела, потому что считала себя выше, и скот воровать не могла, потому что некому было научить, — эта молодежь боготворила Нгуи и остальных ветеранов, с боями прошедших Абиссинию и Бирму. Молодежь в целом поддерживала нас, однако в первую очередь была предана Кейти, Отцу и своей работе. Мы даже не пытались ее переубедить, перекупить или переманить на нашу сторону. Парни помогали нам добровольно. Нгуи с самого начала обрисовал мне расклад и все разложил по полочкам племенного долга. Мне было ясно, что нас, настоящих охотников, связывают вещи, уходящие корнями в глубокое прошлое. Но сейчас, потягивая чай и наблюдая, как буквально на глазах желтеет листва под палящими лучами солнца, я думал, сколько всего изменилось за последние несколько лет.
