Земли, которые племя кикуйу считало исконно своими и на которых в момент написания романа оседали европейские переселенцы, назывались Белыми Высотами. Благодаря приподнятости и обилию воды сельскохозяйственные условия здесь были лучше, чем на равнине, где проживало другое племя, камба. Несмотря на их более чем близкое языковое родство, образ жизни камба сильно отличался от образа жизни кикуйя. Камба были кочующими охотниками и собирателями, а кикуйя — оседлыми земледельцами. Белому человеку культурные различия этих народов проще всего понять на примере двух соседей по Пиренейскому полуострову, испанцев и португальцев. Мы знаем их достаточно хорошо и не удивляемся, что определенные вещи для одних благо, а для других смерть. С мау-мау сложилась похожая ситуация: камба в отличие от кикуйя не видели в ней толку — к счастью для семьи Хемингуэй, иначе и Эрнеста, и Мэри в одну прекрасную ночь зарубили бы пангами их собственные слуги, которым они безраздельно доверяли.
К началу шестой главы тоскливое предчувствие, что на лагерь Хемингуэя вот-вот нападет шайка вооруженных до зубов головорезов мау-мау, улетучивается, как предрассветная дымка под первыми лучами солнца, и читатель наконец обретает возможность без помех наслаждаться повествованием.
Мне как второму сыну выпало счастье много видеть отца, когда он был женат сперва на Марте Геллхорн, а потом на Мэри Уэлш. Помню, летом на Кубе, будучи тринадцати лет от роду, я забрел в небольшой домик, который Марта снимала для них с отцом, и застал родителей сплетенными в одну из тех атлетических поз, что рекомендуются брачными методичками для внесения разнообразия в супружескую жизнь. Я тихонько ретировался, и вряд ли они что-либо заметили. Пятьдесят шесть лет спустя, редактируя роман, я наткнулся на пассаж, где папа называет Марту симулянткой, и та картина встала передо мной чрезвычайно ярко, словно и не было полувекового забвения. Вот уж действительно симулянтка.
В безымянной рукописи Хемингуэя около двухсот тысяч слов, по крайней мере половина из которых — чистый вымысел, так что дневником ее назвать невозможно. Надеюсь, Мэри не очень рассердится, что я столько внимания уделил Деббе, которая в супружеском спектакле Хемингуэев сыграла роль своеобразного черного антипода самой Мэри, образцовой белой жены, всегда и во всем защищавшей интересы мужа и ответившей на его смерть эффектным актом ритуального самосожжения длиной в двадцать пять лет, топливом которому вместо сандалового дерева послужил джин.
