Он произнес эти слова будничным, естественным тоном, который тем вернее заставлял предполагать, что в них содержится больше правды, чем желания поразить или озадачить собеседника. Тем не менее они произвели на Грейсона именно такой эффект.
— Как бы вы убили меня? — спросил он с осторожным любопытством.
— Любым из тысячи возможных способов: ядом, смертоносными микробами, ножом или даже из револьвера, — также спокойно ответил ученый. — Я умею пользоваться ядами, прививать болезни; знаю, как дополнять нож или револьвер умело созданной видимостью самоубийства. Я никогда не совершаю ошибок, мистер Грейсон. Наука учит нас точности — не приблизительной, до определенной степени, а абсолютной и бесспорной. Мы должны ручаться за свои выводы. В конце концов наша работа — не ремесло плотника. Плотник может допустить неточность, и дом от этого не рухнет; но если подобную ошибку позволит себе ученый, она будет равносильна разрыву логической цепи и распаду всей структуры. Логика учит нас тому, что два плюс два — четыре, и не иногда, от случая к случаю, а постоянно, при любых обстоятельствах.
Грейсон задумчиво стряхнул пепел с сигары, и морщинки собрались вокруг его глаз, когда он смотрел в непроницаемое лицо профессора.
— Мне описали вас как человека выдающихся способностей, — сказал он наконец. — Квинтон Фрэзер, банкир, который дал мне рекомендательное письмо к вам, рассказал мне, как вы в свое время помогли разрешить ему одну загадку. Обстоятельства были таковы…
— Да, да, — нетерпеливо прервал его профессор. — Ночная кража со взломом в «Рэлстон банке». Я помню.
— Именно поэтому я решился прибегнуть к вашей помощи в деле, еще более загадочном, чем то. — Грейсон немного колебался. — Я знаю, что бессмысленно пытаться соблазнить вас высоким гонораром, но, может быть, обстоятельства дела, с которым я пришел, способны повлиять на ваше согласие…
— В таком случае изложите их, — снова остановил Грейсона профессор.
— Это трудно назвать преступлением в обычном смысле слова, то есть тем преступлением, которое может преследоваться по закону, — заторопился Грейсон, — но оно обошлось мне в несколько миллионов, и…
— Миллионов? — переспросил профессор.
— Да, в шесть или восемь миллионов, а может быть, и во все десять, — подтвердил Грейсон. — Это заставляет меня думать, что в моем офисе не все благополучно. Мои намерения становятся известными моим противникам почти сразу же, как я их обдумаю. Моя доля в капитале банка составляет миллионную цифру, и строжайшая секретность не выглядит излишней. В течение многих лет мне удавалось сохранять ее, однако за последние восемь недель по крайней мере шесть раз мои планы становились достоянием конкурентов, и я терпел убытки. Если вы не знаете Стрит, вам сложно представить, чем это грозит, когда каждое твое движение становится известно другому в мельчайших подробностях.
