Он вдруг сделал порывистое движение вперед, увлекая за собой Джека, и начал скороговоркой, словно боялся, что ему не дадут высказаться:
— Но главное состоит в том, что открытое нападение сейчас на Советскую Россию чревато серьезными последствиями. На удар последует ответный удар, и кто знает, какой из них будет решающим. Диверсия на каком-либо заводе, шахте, электростанции для современной промышленности коммунистического государства — булавочный укол...
— И потому нашим боссам пришлось вспомнить наследство доктора Синьорелли, чтобы повторить его опыты, а затем вести работу дальше? Так?
— Нет, нет. В этом деле наши боссы не при чем. Это частное предпринимательство. Личная инициатива того, кто платит.
— Ах вот как! Значит, кроме вас и меня, об этом знает еще только один человек. Я правильно понял?
— Да.
— Следовательно, если бы я отказался от предложения, вы бы меня здесь пристрелили, шеф?
— Ну зачем, Джек, такие мрачные мысли?
— Я так и думал. — Джек усмехнулся и протянул шефу тускло блеснувший в темноте пистолет. — Возьмите обратно вашу игрушку. Мы договорились.
Шеф схватился за пустой карман своего плаща и засмеялся.
— Люблю вас, Джек, за ум. Вы неповторимы! Но оставьте эту, как вы сказали, игрушку себе на память о нашем разговоре. Высоко ценя ваши способности, я, на всякий случай, второй пистолет спрятал в рукаве.
Антонина Ивановна пекла блины на двух сковородках, когда кто-то осторожно постучал во входную дверь.
«Ах, как не вовремя», — с досадой подумала она, боясь оторваться от своего занятия.
Невестка, обычно помогавшая ей во всех домашних делах, еще не вернулась с работы, внук ушел во Дворец пионеров, где в свободное от учебы время мастерил авиамодели, а сын хотя и был дома, но находился в комнате, отделенной от кухни коридором. Там был включен радиоприемник, и звуки веселой песни заглушали стук в дверь.
А стук немного погодя повторился.
Антонина Ивановна поддела ножом блин, перевернула его на другую сторону и, сделав шаг к коридору, крикнула:
— Костя, стучат!
Сын вышел из комнаты в расстегнутой нижней рубахе, с намыленной щекой и с бритвой в руке.
— Ты что, мама?
— Стучит кто-то, открой.
— Не слыхал, — улыбнулся он, щелкнул английским замком и открыл дверь.
На лестничной площадке, ярко освещенной косыми лучами клонящегося к западу июньского солнца, стоял высокий блондин средних лет.
— Простите, пожалуйста, мне бы хотелось видеть Константина Павловича Рогулина, — немного картавя, произнес он.
