Ее глаза блестели, как желтые глаза убитой суки.
В супе плавали куски красновато-черного мяса. Его было так много, что хватило на три дня. Вечером Уиль положил ложку и сказал, что суп как-то странно пахнет.
— Наверное, я заболею, сестрица.
Я повела его в туалет, но опоздала. Его вырвало в цветах, которые росли у сортира. Высоченные желтые подсолнухи наблюдали, как мы присыпали блевотину Уиля землей.
Из комнаты госпожи Ёнсук доносилась музыка. Но это было не радио, а кларнет господина Кима. Я впервые его слышала, но догадалась. Что там происходило? Почему он не ушел на работу?
Кларнет звучал печально и очень красиво. Как будто кто-то рассказывал тихим голосом, что новый мир, к которому движется ночь, соткан из покоя и светлой грусти. Он словно хотел увести нас подальше от этой лживой и убогой вселенной, где мы обитали. У меня заболело сердце, я испугалась, что оно вот-вот разорвется. Я присела на корточки у подножия склонивших головки подсолнухов и сделала вид, что меня сейчас тоже вырвет.
— Что с тобой? Ты заболела? Мясо и вправду странно пахло.
Уиль тормошил меня, вытирая пахнущий кислой рвотой рот.
Уиль перестал учить таблицу умножения, не хотел делать домашние задания. Он меня не слушался, и я теперь не ставила его в угол с поднятыми руками и не била по ладоням, а хлестала по щекам или заставляла часами оставаться в «позе Вонсан»[13]. Я была не только его старшей сестрой, но и учительницей, и матерью. Кроме меня, у него никого не было. Он был «недоделанным», дураком или даже дебилом, и я могла оскорблять его, как хотела. Вонючка, тупица, сопляк. Я обзывала Уиля крысой, вороватым котом, мокрицей, и он съеживался и выглядел печальным и несчастным.
Начался сезон дождей. Небо готово было рухнуть под тяжестью туч.
Из-за дождя мы все время сидели дома. Один тайфун приходил на смену другому, вода сутками падала с небес на землю. Голубовато-розовая плесень расцвела на обоях, которыми отец целый день обклеивал стены, прежде чем забрать нас от тети. Обои с треском отклеивались. Пол под линолеумом кишел муравьями, мокрицами и сколопендрами. Мы лежали, слушая дождь, наши тела и волосы отдавали затхлостью. Я боялась, что у меня на коже вырастут грибы. Из туалета выползали длинные волосатые гусеницы. Капли воды выступали на паутине, под потолком, напоминая мне те, что сверкали на золотистых волосах мачехи. Мы с Уилем смахнули метлой всю паутину, но голодные пауки тут же соткали новую, и наутро в ней оказались мотыльки и другие насекомые.
