Ослепительно яркие губы и половинка губ шевелятся совершенно синхронно:
– В чем дело?
Голос звучит сдавленно, словно в комнате больного или как будто вор говорит со своим сообщником.
– Господин, он здесь, – отвечает голос боя по ту сторону двери.
Однако рокот мотора не нарушал тишины (не тишины, конечно, а ровного, нескончаемого шипения керосиновой лампы).
А*** говорит:
– Иду.
Не торопясь, уверенным движением она завершает над подбородком прихотливый изгиб.
Встает, пересекает комнату, обходя широкую кровать, берет с комода сумочку и легкую шляпку из белой соломки с очень широкими полями. Открывает дверь бесшумно (хотя и без чрезмерных предосторожностей), выходит, закрывает дверь за собой.
Шаги удаляются по коридору.
Входная дверь открывается и закрывается.
На часах половина седьмого.
Весь дом стоит пустой. Он стоит пустой с утра.
Сейчас половина седьмого. Солнце скрылось за скалистым пиком, венчающим самый значительный выступ плато.
Ночь черная, неподвижная, не принесшая ни малейшего намека на свежесть, полная оглушительного звона цикад, который, кажется, никогда не прекращался.
А*** не должна вернуться к обеду; она пообедает в городе, с Фрэнком, перед тем как ехать домой. Она не сказала, что приготовить к ее возвращению. Значит, ей ничего не будет нужно. Бесполезно дожидаться ее. Во всяком случае, бесполезно дожидаться ее к обеду.
В столовой бой поставил один-единственный прибор, напротив длинного, низкого буфета, занимающего почти все пространство между открытой дверью в буфетную и закрытым окном, выходящим во двор. Занавеси никто не опустил, и видны шесть черных квадратиков окна.
Только одна лампа освещает эту большую залу. Она стоит на столе, на юго-западном его углу (то есть со стороны буфетной), и отблеск ее падает на белую скатерть. Справа от лампы пятнышко соуса отмечает место, где обычно сидит Фрэнк: удлиненный, извилистый след, окруженный более слабыми, редкими знаками. По другую сторону лучи лампы бьют перпендикулярно в голую стену, и в ярком свете вновь появляется образ сороконожки, раздавленной Фрэнком.
Если каждая из ножек скутигеры состоит из четырех сочленений примерно одинаковой длины, ни одна из тех, что запечатлелись здесь, на матовой краске, не осталась неповрежденной – разве что, может быть, первая слева. Но она вытянута почти в прямую линию, так что сочленения трудно обнаружить. Первоначально эта ножка могла быть гораздо длиннее. Усики тоже отпечатались на стене не до конца.
