— Не тревожьте сердца понапрасну, Государь. Их стерегут втрое сильней, нежели вас.
— Ты отчаянный человек, Роскоф. — Император вновь вытащил из-за обшлага уже превратившийся в мокрую тряпицу платок. — Но благодарю тебя за полную правду.
— Ваше Величество, я отнюдь не говорил, что о вас радеют худо. — От нежданной сердечной откровенности Императора Роскоф смешался. — Положимся на волю Божию. Глядишь и воротимся назад прежде, чем установится зимний путь.
— И обыкновенною дорогой, — Александр улыбнулся было, но улыбка эта, не успев покинуть его уст, словно выцвела изнутри. Губы его побелели. — Смотри… Смотри же! Ты видишь… это?
Словно чья-то рука вывела по утреннему белесому небу резкий красный зигзаг. Нечто, похожее на размытую кляксу, венчающую сей росчерк, казалось, стояло неподвижно, но вместе с тем расстояние меж нею и окоемом уменьшалось.
— Комета… — Роскоф невольно залюбовался. — Экая отчетливая, дорого б дал покойный Эйлер, чтоб оказаться тут с подзорною трубой.
— Комета, — негромко повторил Император. — Знак судьбы. Знаешь, что она обозначает? Бедствие и горе.
Между тем на Мойке, в дому Русско-Американской Компании, где квартировал управитель канцелярии оной Кондратий Рылеев, на движенье небесных тел никто внимания не обратил. Хотя и было кому: немалое собранье гостей досидело до утра. Гостиная являла собою баталию минувшей ночи. Табачный дым черными тучами плавал под потолком и был бы вовсе нестерпимым, когда бы кому-то ни пришло в голову растворить одно из окон. В сероватом утреннем свете все, отдыхавшие в креслах и на оттоманках, казались бледны до самого мертвенного состояния. Бокалы и пустые бутылки меж тем были уже вынесены, старый слуга-калмык разносил завтрак: водку, ржаной хлеб и квашеную капусту.
— Экая дрянь, а с похмелья хорошо идет, — молодой человек в штатском запустил в тарелку персты с изумительно отшлифованными розовыми ногтями. Был он еще безусым, с не тронутыми бритвою девичьими румяными щеками.
— Ничего не хорошо, — возразил стоявший у окна подпоручик, сморщился и опрокинул стопку. — Подобное подобным, а пили неплохое аи. А от такой закуски у меня индижестия в брюхе. Признайся, Кондрат, ты чай, из экономии всю эту народность у себя развел, а?
Названый Кондратом поморщился. Шуток он не любил и сам не шутил иначе, нежели написанием длинных сатир. Собою он был скорее недурен, только нос, рот и подбородок казались слишком невелики в сравнении с глазами и бровями.
