Фейер (из-за занавеса). Поступай так, как ты считаешь нужным.
Флоренс (еле слышно, шепотом). Фейер, Бога ради!
Леон (так, как будто он ничего не слышал). Почему бы нам не пойти на компромисс? Когда он за тобой зайдет?
Адель. Не знаю, часов в восемь, наверное. Он точно не сказал.
Леон. Отлично, когда зайдет, тогда зайдет. (Смотрит на часы.) Сейчас без десяти шесть. Мы вполне успеем пообедать в китайском ресторане, а в четверть девятого я доставлю тебя домой. Потом ты пойдешь погуляешь с ним по-быстрому, а я буду тебя ждать, и, когда ты вернешься, мы съездим на Кони-Айленд.
Адель. На первое твое предложение — пообедать в китайском ресторане — я согласна. А погонять Бена, чтобы успеть поехать с тобой на Кони-Айленд, не хочу. У нас с ним не такие отношения.
Леон (уязвленно). А какие?
Адель. Вполне невинные.
Стук в дверь. Адель встает, открывает. Флоренс, Фейер настораживаются. Входит Бен с букетиком нарциссов.
Бен. Я не слишком рано?
Общее молчание, занавес опускается.
Шофер, как мне показалось, прошептал «шалом», но лицо его имело явно славянский склад, и я счел, что ослышался. Он разглядывал меня в зеркале заднего вида с той минуты, как я сел в такси, отчего мне, по правде говоря, время от времени становилось не по себе. Мне сорок семь, я не так давно избавился от излишков веса, однако от подозрительности, должен признаться, не избавился. А все мой американский костюм, так я сначала подумал. Чужака узнают с ходу. А вдруг таксиста отрядили следить за мной, но это вряд ли: я сам остановил машину.
На шофере в этот прохладный июньский — градусов десять — день была рубашка с короткими рукавами. Лет тридцати на вид, он выглядел так, словно еда ему не впрок; судя по всему, из разряда смутьянов, лицо, пожалуй, усталое, недурен собой — я успел рассмотреть его получше, — хотя череп чуть плосковатый, точно приплюснутый тяжелой рукой, чего не могла скрыть даже шапка волос. Лицо его, как я уже сказал, тяготело к славянскому типу: широкие скулы, небольшой, твердо очерченный подбородок, нос при этом довольно длинный, на тонкой волосатой шее выдавался большой кадык; не чистых, судя по всему, кровей. Во всяком случае, из-за «шалома», ну, и из-за его испытующих глаз я иначе на него посмотрел. В этот пригожий июньский день он не мог скрыть недовольства — работой, судьбой, внешностью, всем что ни на есть. То ли его точила, то ли он источал грусть, похоже врожденную, — Бог весть, чем вызванную; притом ему, похоже, было все равно, какое впечатление он произведет; а этим не всякий может, да и хочет пренебречь. Он же представал перед тобой как есть. Не слишком преуспевающий, но, я бы сказал, и не подпольный. За рулем он устроился основательно, правил уверенно, сосредоточенно, даже несколько исступленно. У меня наметанный глаз на детали.
