Вот так мы жили, дорогой мой Джузеппе. Вот к чему на деле привели все эти прекрасные беседы в кружке Клопфера. Все эти марксистские штудии и социалистические прожекты.
— Ты никогда не раскаивался, что ушел? — вдруг спросил Джузеппе.
— Куда?
— Не куда, а откуда. Из политики. Ты ведь нравился Леону. Леон ведь на самом деле говорил: «Этот парень нам еще покажет». Я это слышал. И мне тоже так казалось. Что ты еще всем покажешь.
— Я? — я не хотел об этом даже говорить. — Что ты несешь, старый монах? Конечно же, нет. Миллион раз — нет! Смерть Леона — это было для меня чересчур.
— Ты испугался? — спросил он.
— Да! — сказал я, более чтобы прекратить разговор, чем правду сказал.
— Искренность украшает, — хмыкнул Джузеппе.
— Именно, — сказал я. — А ты, твое преосвященство, не жалеешь, что удрал? Без Леона и без этого женевского теоретика Ленина у тебя были все шансы… Был бы един в двух лицах, великий боец и великий мыслитель революции. Жалко, небось? Локти кусаешь, раскаиваешься?
— Иди к черту, — сказал Джузеппе. — В смысле — Бог с тобою.
— Хорошо, — сказал я. — Ладно.
Да, милый мой Джузеппе, она взяла шесть банок лосося по талонам.
Потому что карточную систему Тельман вводить не хотел, ведь в Германии было полное изобилие, дальнейшее удовлетворение растущих запросов трудящихся. Вместо карточек были талоны. Они выпускались каждые три месяца, и на разное. И в разных городах по-разному. Поэтому нельзя было сказать, что в Германии мясо или рыба по талонам. В Лейпциге по талонам треска, зато мясо — в свободной продаже; а в Дрездене наоборот. Правда, то, что «в свободной продаже», на самом деле сыскать трудно, но! Но, Джузеппе. Еще одна хитрость коммунистов. Именно — трудно сыскать, а не вовсе нет.
Да. Ева взяла шесть банок лосося по талонам. Рис у нее был. Масло оливковое тоже. Она сочинила — она так мне и написала — сочинила — превосходный рыбно-рисовый салат. Прелестного оранжевого цвета. И думала, что ах как жаль, что не может угостить этим салатом меня. У нее была одна по-настоящему старинная салатница, но пришлось продать. Лет десять назад продала, до сих пор жалко. Но на хлеб не хватало, в прямом смысле слова — на хлеб. При Гинденбурге жили хуже, гораздо хуже, чем сейчас. Проклятые двадцатые! Люди были просто в отчаянии от той жизни, поэтому проголосовали за товарища Тельмана. И не прогадали. Он спас страну.
Бедняжка, она точно побаивалась, что письмо распечатают. Поэтому правдивые слова о том, что люди голосовали за Тельмана от отчаяния, она окружила наивным гарниром лояльности. Назвала Тельмана «товарищем» и «спасителем» и прибавила почти официальный штамп «проклятые двадцатые».
