И вот сейчас на лицах рабочих из Судана, как по волшебству, засветилась надежда. Они позабыли об усталости и нищете. Толчок к этому дал гашиш, а теперь они пребывали под чарами барабана. Мне казалось, что каким-то непостижимым образом я ухитрился заглянуть в прошлое.
Я дал барабанщику американскую десятидолларовую банкноту. Его товарищи засмеялись и зашумели, повскакивали на ноги, стали жать мне руку, потом проводили нас до аллеи, проходившей с другой стороны выстроенной ими стены.
Обратно мы шли долго; в свете костров и мелькающих вдалеке автомобильных фар гробницы отбрасывали черные тени. Дауд говорил мало, потом и вовсе замолчал. Ему хотелось остаться у вдовы и не понравилось, что я не дал ему денег. У Дауда была невеста; я пару раз ее видел — худенькая девушка, простая, из среднего достатка александрийской коптской семьи. Мой приятель бесконечно фантазировал на тему, какая у нее грудь, — раз или два, хвалился он, ему удалось подсмотреть.
Никакой надежды переспать с ней до свадьбы — или хотя бы более подробно изучить ее грудь — у Дауда не было, а чтобы накопить денег на свадьбу, нужно несколько лет. И он, по его словам, утешался визитами к вдове — когда ему удавалось наскрести потребную небольшую сумму.
— Я понимаю, не мое это дело, но ты, сексуально озабоченный копт, неужели, по-твоему, ты поступаешь правильно, встречаясь с Мариам?
Дауд резко повернулся ко мне; глаза у него сверкали, лицо безобразили красные пятна. Он был в ярости.
— Где нет закона — нет и преступления! — прорычал он. — Это — Новый Завет, Послание к Римлянам. Скажи мне, эфенди, каков закон, я скажу тебе, нарушил ли я его. Говоришь — это измена?.. Нет, не измена: я не женат, она не замужем. И еще, господин паршивый пуританин, следует принять во внимание слова гениального египетского поэта — Эдмона Джейбса. Что он сказал? Он сказал то, что я считаю своим кредо, молитвой Господу: «Законы света рождены законами темноты. Что хорошо для одного — хорошо и для другого. Изучив тьму и свет по их общему голосу, мы заключаем, что две противоположности едины».
Дауд вызывающе взглянул на меня, и мне пришлось признать: приведя слова, как я позднее узнал, некоего раввина-каббалиста в интерпретации известного поэта, мой весьма эрудированный друг отлично выкрутился. Слушая его, я думал о Ковчеге. Совершенно случайно Джейбс выразил мистическую значимость Ковчега, его дуалистическую сущность. Ковчег и вправду воплощает закон Света и Тьмы.
