На третий раз я встать не смог.
Не могу даже подтянуть к себе колени, чтобы защитить уязвимое. Весь как распался на частицы. Молекулы и атомы. Никак не мог собрать их воедино. Меня пришлось им поднимать. Заламывать руки и нести. Мои ботинки волочились. Прекрасные мои. Я поджимал ноги, которые все равно не шли. Они понимали это как отказ и сопротивление. Били мои и без того разбитые колени о попутный лед: специально приседали для этого одновременно на счет «раз-два… хуяк!» Не зная, что придумать, один сорвал с меня шапку и бросил перед собой. Когда мы подошли, поднял и снова бросил. Зачем он это делал? Понятно, что глумился, но разве шапка чувствует? Одновременно другой рисовал мне будущее. Как сейчас в «опорном пункте» они вызовут «машину», а уж там, в железной клетке, непроницаемой для мира как следует отделают. Душу отведут. Затем колония для малолетних. Где меня содомизируют с пристрастием. «Сраку разорвут!» — на милицейском языке 1960 года.
— И вафлями накормят! — подхохатывал другой, закидывая шапку далеко вперед.
— С заварным крэмом!
— В шоколаде!
Малопонятная угроза их очень забавляла.
Опорный пункт милиции находился в женском рабочем общежитии — вперед, а потом спуск в низину. Влекомый к этому будущему, про себя я говорил: «Иду к тебе, отец!»
Продолжая, однако, поджимать ноги в ботинках, присланных мне из Ленинграда «на вырост» при жизни дедушки, когда у моих предков были деньги: фабрика «Скороход», естественно. На толстой подошве из вулканической резины, а главное — с гордо-выпуклыми носами без рантов. Каждое утро я начищал их до зеркального блеска сапожной щеткой и бархоткой отчима. Даже сейчас, когда надежды не осталось, боялся содрать с них кожу.
— Ну, как ты там, внучек? Садись и без утайки все рассказывай, — сказала бабушка, когда через месяц я приехал в Питер на зимние каникулы.
Она побывала в Минске в октябре, перед визитом сибирского деда и моей первой встречей с государством. Отчим принимал ее с респектом. Наедине вели на кухне разговоры. Год назад она похоронила деда и была теперь вдовой, готовой к приключениям. В одно из воскресений, например, все вместе втиснулись и поехали на такси в сторону аэропорта, где был кинотеатр барачного вида, дощатый и продуваемый со всех сторон. Но только там давали «Великолепную семерку». Бабушке очень понравился Юл Бриннер (Крис). Что он русский, я не знал, конечно. Тогда я не вполне понимал, что русские живут и за границей. Когда в рассказе Хемингуэя встретил про русского на Кубе, то удивился и долго размышлял.
