— Вы ленинградка?
— А в чем дело?
— Тут вас хотят сфотографировать.
— А кто это?
— Американец. Корреспондент журнала «Лайф».
— Разве иностранцам можно у нас снимать?
— Этому разрешили. Вы не против?
Американец нам с улыбкой помахал.
— Даже не знаю, мы спешим… Вы как посоветуете?
— На ваше усмотрение, гражданка.
Мама подумала и отказалась. — Еще там напечатают в журнале… Бог знает, в каком виде!
Дедушка ворвался перед самым убытием, когда мама уже подворачивала накрахмаленную простыню под матрас, развернутый мне на верхней полке — из тех, что в плацкартном вагоне расположены вдоль прохода с левой стороны. Он уколол щекой, обдал портвейном. Вынул книгу, которая была засунута меж пуговиц на груди. Разочарования я не скрыл. «Но ты же обещал «Трех мушкетеров»?» И даже подписал мне своим красивым почерком на предстоящий день рождения! «Почитай пока эту», — уверяя, что «мушкетеры» никуда не денутся, как и другие книги тоже: весь шкаф, он твой. Твое наследство! Отвлекся, чтобы пожелать всего наилучшего на новых местах маме и отчиму, потом снова поцеловал («Дедуля, не пей!» — успел я прошептать) и, так как поезд незаметно тронулся, бросился проталкиваться через тупо стоящих в проходе пассажиров дальнего следования.
Книга тоже была про Гека. Но американского. Читать ее автор, впрочем, советовал, только предварительно прочтя его же книгу про какого-то Тома Сойера. Я полюбовался на дарственную надпись, на обложку с мальчиками — один белый, другой черный — на фоне большой реки, засунул книгу под тугую подушку и принялся под набирающий скорость перестук смотреть, как озаренные прожекторами хвосты метели хлещут по стеклу с той стороны.
Это было низвержение.
Не однократное: упал — поднялся. Меня уносило по спирали все глубже и глубже. А по мере этого процесса, от меня совершенно не зависящего, Ленинград все больше восходил и превращался в Град Небесный.
Здесь, внизу, мама пришла к тому же, что Зинаида Гиппиус в Париже: «Ты не в изгнании, ты — в послании». Повторялось это мне народной мудростью о том, что не место красит человека, а человек место. Но смысл был тот же. Я призван нести культуру Ленинграда в черные массы. Стать представителем ее и светочем. А чтоб не отрываться от дворцов, ее в себе заключающих, каникулы буду проводить у деда с бабушкой. Ходить там в одиночестве зимой по Зимнему и максимально набирать ее — Культуру.
Одновременно скрашивая старость предков.
Таким образом, ленинградство мое, непрерывное до семи лет, продолжилось пунктирной линией.
