Молча скачут бок о бок отец и сын. Видит Белый отец — и впрямь на лугу неблагополучно: нет, чтоб разъезжать по краю зарослей, охранять скот — спешенные пастухи, сбившись в кучу, сокрушенно разводят руками, приседают, горестно хлопают ладонями о бедра.
— Ну?
Табунщики расступаются.
Перед Белым отцом — черный конь под рваной попоной. Вороной, весь в хлопьях мыла, стоит, бессильно опустив голову, у куста ивы, обглоданной козами. Ноги скакуна мелко трясутся, с отвисших губ сочится пена.
Из длинной царапины, пересекшей бок наискось, на малахитовую траву часто-часто капает кровь.
— Конь Наутара. — Это сказал Хугава, худощавый пастух лет тридцати в хвостатой лисьей шапке. — На рассвете косяк молодых затерялся в чангале. Жеребята ушли недалеко. Вернули всех, не пропал ни один. Выехали на луг, смотрим — Наутара нет. Искали, кричали — не откликается. Конь прибежал, а сам где?
Хугава покосился на чащу. Помолчав, облизал иссохшие губы, повторил сипло, задыхаясь:
— Конь… прибежал, а сам где?
Тишина. Лишь скорбь, точно мышь, спасающаяся в ночной темноте от совы, промелькнула в потухших глазах.
Старику помогли слезть.
Он без спеха подступил к злосчастному коню Наутара, прищурился, осмотрел рану. Послышался дрожащий голос Хугавы:
— На сук нарвался?
Белый отец задумчиво погладил белую бороду. Отрицательно щелкнул языком о зубы. Тогда Хугава спросил почти беззвучно:
— Пятнистая… смерть?
Наутар был другом Хугавы.
Вождь положил коричневую ладонь на потную холку вороного. Тот с трудом поднял голову, тихо с болью заржал, беспомощно ткнулся мокрыми губами в грудь старика.
— Промойте рану молоком кобылицы, залепите листьями ухо-травы. Живот не задет. Поправится. — Белый отец обратился к сыну: — Поедешь со мной…
Вот тебе на!
Не очень-то жаловал-баловал младшего отпрыска старый вождь. «У меня нет своих и чужих сыновей. Все мужчины и женщины — мои дети, все одинаковы для меня». И Спаргапа жил, как все — чуть ли не со дня появления на свет болтался в седле, пас скот, глотал дым полевого костра.
…Словно искры посыпались из глаз Спаргапы — такой радостью загорелся глуповатый взгляд. Уй, как хорошо. Разойдись! Спаргапа чванно задрал красивый тонкий нос, отстранил Хугаву, с важным видом подвел к старейшине лошадь. Ни дать, ни взять — спесивый персидский сатрап, прислуживающий царю.
А отец-то быть может, лишь для того и позвал несмышленого сына домой, чтобы тот выколотил пыль из ветхого войлока… Хугава невесело усмехнулся. Ну и человек! Молодость.
